Место, где стоял "ишачок" Сдобникова, опустело, и весь аэродром тоже показался мне пустым.
Вспомнился разговор перед вылетом, когда мы под крылом раскуривали последнюю папиросу, его непривычно мечтательное лицо: "Пережить бы всю эту заваруху - женюсь... Эх, и дивчина меня ждет!"
Мы подружились с Лешей еще в Кировограде. Потом эта дружба, прокаленная боями и временем, была настолько естественной, необходимой, что не замечалась. Только сейчас я понял, как близок мне этот веселый, взбалмошный, вихрастый парень.
На мой вопрос Зибин грустно развел руками:
- Наверное, взрывом его... - и, поняв мое недоумение, добавил:
- Во время атаки он обогнал меня, был почти рядом с тобой. А потом, когда грузовик взлетел на воздух, я вас потерял...
Я доложил незнакомому капитану о результатах вылета и заметил, что КП опустел.
- Перебазируемся на другой аэродром, - пояснил капитан, убирая со стола последнюю карту. - А вы кройте к себе.
- Наконец-то! - обрадовался Иван. - Полетим, пока не стемнело. - И сразу же сник: - Леша... Как он рвался домой...
- Да, - спохватился капитан, - один "миг" в Котовске за трубу зацепился. За ним пара "худых" гналась. Фамилия летчика Шиян. Не ваш случайно?
Гриша Шиян, жизнерадостный здоровяк-украинец... Так вот где пришлось тебе сложить свою голову.
Сборы к перелету были недолгими, и вот мы над Маяком. При виде разбросанных по аэродрому ящиков, сгоревшей "чайки" стало не по себе. И все-таки надо было садиться - узнать, куда перелетел полк.
Пока мы осторожно подруливали к тому месту, где находился командный пункт, навстречу из лесочка запылила полуторка.
От Лоенко, разбитного техника второй эскадрильи, оставленного тут "на всякий случай", я узнал, что наши уже второй день сидят на новом аэродроме.
- А "чайку" "мессеры" сожгли, когда аэродром штурмовали, - кричал он мне в ухо.
Через несколько минут мы взяли курс на новый аэродром. Я с грустью взглянул на прилепившееся к оврагу летное поле, на небольшой поселок, где мьГ жили, и гнетущее ощущение чего-то непоправимого наполнило меня. В горле запершило.
Сели почти в темноте. Никто нас не встретил, не показал, куда ставить машины. С чувством возникшей невесть отчего тревоги мы вылезли из кабин. В наступившей тишине отчетливо раздавалось уханье пушек, от которого дрожал воздух. Тревога все разрасталась.
- Куда стопы двинем? - спросил Иван, раскуривая громадную цигарку.
- Подождем. Как будто едет кто.
Из автостартера выскочил незнакомый летчик, высокий широкоплечий хлопец.
- Дежурный по аэродрому старший сержант Никитин, - отрапортовал он четко. - Вы откуда?
- Ответь-ка лучше нам, ты-то откуда? - спросил я его.
- Из Качи. Двадцать второго прибыли.
- Из Качи? - поразился Иван. - Всем училищем? Воевать?
- Зачем же училищем, - усмехнулся сержант,- нас в полку только семнадцать летчиков.
- В каком полку? - недоверчиво спросил Зибин, решив, что мы сели на чужой аэродром.
- В пятьдесят пятом истребительном. А вы из какого?
- Какого ж ты черта стоишь! Вези быстро перекусить да в общежитие!
Новичок сразу же подкупил нас деловитой уверенностью, простотой и собранностью. Наши симпатии к молодому летчику выросли еще больше, когда мы увидели, как он деловито подгонял с ужином повара. В движениях рослого, крепкого парня сквозила курсантская выправка, спокойный голос в приземистой столовой звучал внушительно. При свете керосиновой лампы светло-русые волосы красиво оттеняли обаятельное мужественное лицо с высоким лбом.
Нам выдали по граненому стакану водки, накормили сытным ужином. Разливающаяся по всему телу теплота, тихая спокойная изба с уютными запахами кислого хлеба и сухих деревянных нар - все это показалось мне пределом мечтаний.
Я сбросил амуницию, стянул гимнастерку, сапоги и завалился на шуршащий соломой матрац, покрытый чистой простыней, ощутив каждым мускулом радость покоя.
Засыпая, я слышал, как Иван наказывал Даниилу - нашему новому знакомому - разыскать чемоданы, и провалился в небытие.
С рассветом мы были на ногах. Сизые дымчатые облака ползли на восток. С листьев дерева, на котором укрепили умывальник, срывались крупные, обжигающие тело ледяные капли. Молодые летчики, одеваясь, поторапливали друг друга, с любопытством поглядывали на нас. Произносились непривычные фамилии: Деньгуб, Труд, Сташевский.
Около самолетов нас поджидали Богаткин, Германошвили и ...Леша Сдобников! Оказалось, взрыв изрешетил его самолет, и он сразу подался к себе домой. И пережитого вчера уже не осталось в помине.
После завтрака все встало на свои места. Необжитый аэродром принял обычный вид. Истребители "И-16", объединенные в одну эскадрилью под началом Пал Палыча, рассредоточились неподалеку от "чаек". На другой стороне, ближе к леску, вырисовывались остроносые "миги", - ими командовал теперь Константин Ивачев.
Костя с первого дня стал для нас образцом бесстрашия, примером воздушного бойца и командира. И теперь мы были рады, что этот безупречный коммунист наконец-то получил признание.
В этот день жизнь шла своим чередом, полная трудностей, неожиданностей и новых ощущений. В ожидании вылетов, под ветвистым кленом, летчики перебрасывались шутками, подначивали друг друга. Леня Крейнин, как всегда, "держал банчок". Его продолговатое смуглое лицо отливало синевой чисто выбритой бороды. Стоило Леониду вскинуть густые брови и что-нибудь произнести, как на лицах расплывались улыбки.
Вспомнили о вчерашней штурмовке под Слободзеей, в результате которой около десятка семитонных грузовиков со снарядами взлетело на воздух. Позднее от пленных стало известно, что целая дивизия гитлеровцев из-за отсутствия снарядов не могла наступать и бездействовала в течение трех суток.
Рядом, за столиком, сколоченным из горбылей, Степан Комлев, смуглолицый с угольно-черными глазами, обычно спокойный и уравновешенный, сейчас настойчиво и горячо упрашивал Фигичева:
- Не посылайте, Валька, меня с ним в разведку. - Уголь-глаза умоляли: - Понимаешь, боюсь с ним лететь. Да и разведка - не моя стихия. Хочу драться, как все.
Фигичев, теперь уже боевой заместитель Ивачева, был угрюм и задумчив. Свою красу - бакенбарды - он запустил, и они срослись с черной щетиной на щеках, хищный горбатый нос заострился. Валентин, казалось, не слышал Степана. Неизвестность о судьбе закадычного приятеля и боевого товарища, Лени Дьяченко, мучила его.
Вчера Фигичев и Дьяченко дрались с "хейнкелями" и парой "мессеров". Бой сложился неудачно. Леню подбили. Фигичев проследил, как друг садился около Карабаровки, и тут на них вторично напали вражеские истребители...
Послышался приглушенный гул моторов. Все обернулись в ту сторону, откуда докатился глухой перестук пушек: над синеватой дымкой по "мигу", как по летящей мишени, строчил "мессершмитт".
Фигичев, решив, что это Дьяченко, вскочил и, застегивая шлем, кинулся к самолету.
Но было уже поздно: "мессер" плавно развернулся и скрылся из виду. А "миг"... Летчики, особенно молодые, приуныли. Двое из них подошли к Грачеву - высокий с казачьим чубом Степанов и застенчивый, светлоглазый Супрун.
- Неужели всегда так? - спросил Супрун.
- Всегда, - сердито ответил Петя. - Для всех, кто удирает или дерется на малой высоте. У земли, как говорил Тима Ротанов, "миг" - утюг.
Из лесочка, где зарылся КП, позвал Тетерин:
- Крейнина и Шульгу к Пал Палычу.
Васянька лениво перекинул планшет через плечо.
- Что день грядущий нам готовит? Пойдем, Леня. Крейнин легко вскочил, отряхнулся и, кивнув на Тетерина, нарочито громко заметил:
- Люблю толковые распоряжения нашего замкомэска. Орел! - и подмигнул: - Жаль только, не степной.