— Хорошо повеселились? — улыбаясь, спрашивает мама.
Интересно мне знать, сколько еще семнадцатилетних девчонок могут заявиться домой в девять часов утра с ужасным похмельем и на руках у парня (даже если этот парень самый настоящий ангел, чего мои родители просто не могут знать) и услышать: «Хорошо повеселились?» Это просто омерзительно. Ведь будь я на руках у Люка, все обстояло бы иначе.
— Ну как, Фрэнни? — Гейб сдерживает смех, и если бы у меня хватило сил, я бы врезала ему.
— Заткнись, — вместо этого бормочу я ему в плечо.
Мама идет за нами, пока он несет меня по лестнице и укладывает в постель. Я слышу хихиканье сестер, но не открываю глаз, чтобы посмотреть, кто именно смеется.
Гейб садится на краешек кровати. Проводит пальцем по моему подбородку, вызывая во мне трепет даже в таком отвратительном состоянии.
— Ты справишься? — спрашивает он.
— Ага, если ты застрелишь меня, — отвечаю я.
Он склоняется ко мне и касается губами моей щеки, ведет к уху.
— Не могу, — шепчет он, а затем усмехается.
Интересно, а могу ли я застрелить его?
— Тогда проваливай к чертям собачьим! — говорю я, переворачиваясь на бок и накрываясь одеялом с головой.
Мама, шаркая, выходит из комнаты, щебеча что-то о курином бульоне. Но Гейб по-прежнему здесь — я чувствую его присутствие.
— Что тебе надо? — бормочу я под одеялом.
— То же, что и всегда. Хочу отметить твою душу. Мне нужно, чтобы ты простила себя.
— Нет.
— Почему? Почему ты так уцепилась за это?
Я не заплачу.
— Потому что, — выдыхаю я сквозь слезы. — Мне так надо.
— Надо для чего?
От него у меня трещит голова.
— Можем поговорить об этом в другой раз?
— Давай все же сейчас. Что значит «мне так надо»?
Резкая боль в голове заставляет меня застонать. Я сбрасываю одеяло, чтобы набрать воздуха.
— Я просто не могу. Ты ведь знаешь все мои мысли. Не мог бы ты просто выбрать из них то, что тебе нужно, и оставить меня в покое?
— Если бы ты об этом думала, то смог бы. Вот к чему я и пытаюсь привести тебя — почему ты не можешь отпустить это.
— Потому что не могу.
— Почему?
— О боже! Просто уйди.
Скрипя кроватью, Гейб подсаживается ближе, и над моим ухом проносится его прохладное дыхание.
— Фрэнни, я никуда не уйду. Я всегда буду здесь, рядом с тобой, — что бы ни случилось.
Его губы скользят по моей щеке, и боль в голове внезапно уходит, а на ее месте появляется щемящая боль в другом месте. Там, где определенно не должно болеть. Я переворачиваюсь и зарываюсь рукой в волосах Гейба. Его губы легонько касаются моих, как раз когда в спальню возвращается мама с двумя кружками в руках.
— Ах, боже мой! Простите, — говорит она.
Улыбающиеся глаза Гейба задерживаются на мне еще секунду, а затем он встает с кровати.
— Мне действительно пора идти.
— Не уходите, — со смущенной улыбкой просит мама, протягивая ему кружку. — Поешьте бульона.
— Спасибо, миссис Кавано, — улыбается он ей, — Но теперь Фрэнни в надежных руках, — Он поворачивается ко мне, — Я навещу тебя позже.
— Ага, — Это все, что я могу ответить.
Он уходит, а я отворачиваюсь к стене, ложусь на бок, игнорируя маму и суп и гадая, что сейчас произошло. И еще я думаю о Люке. Он должен прийти сегодня вечером, а я собираюсь опробовать дар подчинения на родителях, если пойму, что к чему, может, смогу изменить их отношение к нему.
Но может, мне сначала стоит хорошенько подумать.
Я думаю о «шелби», припаркованной сейчас через улицу, и сердце начинает бешено колотиться. Я люблю его. Я знаю это. Так какого черта я до сих пор хочу поцеловать Гейба?
ЛЮК
Я следую за Габриэлем и Фрэнни до ее дома и почти весь день высиживаю в машине. Смотрю на окно и думаю, как произвести впечатление на родителей Фрэнни или, по крайней мере, убедить их, что я больше не дьявол во плоти. Но, сидя здесь и пялясь на окно, я вдруг чувствую резкую боль в животе и бульканье, раздающееся оттуда. Время идет, и боль становится острее, а бульканье еще громче. Это уже просто невозможно игнорировать.
Дьявол правый, это мой желудок? Я голоден? Поднимаю руку, чтобы потереть живот, и улавливаю идущий от меня запах. Сера и в подметки не годится тому «аромату», что я источаю сейчас. Это просто ужасная вонь. Вряд ли так я произведу впечатление на родителей Фрэнни. Оказывается, быть человеком очень неудобно — и даже гадко.
Убедившись, что Габриэль на месте, я до наступления сумерек уезжаю к себе, чтобы принять душ, и по пути заглядываю в автокафе «Макдоналдс». Бигмаки не так уж плохи. Кто бы мог подумать?
Оказывается, отрицательных сторон в пребывании человеком намного больше, чем я сначала думал. Список всего, необходимого мне для личной гигиены, просто шокировал меня. Я думаю обо всем, что нужно уладить, пока моя магия не исчезла полностью, — множество счетов в крупных банках и инвестиций, поддельные документы для Фрэнни и меня, в случае если нам придется бежать, возможно, стипендия в УКЛА. Я переступаю порог квартиры, и острый запах серы бьет по носу, словно бейсбольная бита. Я невольно сморщиваюсь от этой вони. Может, на самом деле я и не так уж сильно воняю. Как я мог раньше думать, что запах серы приятен?
Слезящимися глазами я смотрю на Бехерита — своего босса. Даже если я больше не способен почувствовать присутствие демона или небожителя, мне следовало бы догадаться об этом. Он стоит во всем своем адском великолепии: дымящаяся змеиная багровая кожа с черными крапинками; короткие изогнутые черные рожки, чуть ли не упирающиеся в потолок из-за его громадного роста; хвост обернут вокруг талии, прямо от которой начинаются ноги с копытами, как у сатира. Хотя босс никогда не признается, из какого греха был рожден, его постоянное появление в короткой красной мантии и золотой короне говорит само за себя. Он рожден от гордыни.
Бехерит стоит ко мне спиной, разглядывая репродукцию Доре на кухне. Я размышляю о том, не повернуться ли и закрыть за собой дверь — словно бы меня здесь и не было, — но подергивание его остроконечных ушей говорит мне, что уже слишком поздно.
Я захожу внутрь и закрываю за собой дверь.
— Это визит вежливости, Бехерит, или тебе что-то нужно?
Он медленно поворачивается, царапая копытами линолеум и оставляя черный след копоти на маргаритках. Пылающие красные глаза лишены веселости. Плоское узкое лицо искажено гримасой, клыки сверкают.
— Люцифер, — говорит он громким шипящим голосом, — мне было нужно, чтобы ты выполнил свое задание. А не вонзил нож в спину. Ты в самом деле думал, будто достоин моего положения? Что ж, теперь мы знаем это наверняка. Ты очень зрелищно продемонстрировал свою несостоятельность, особенно перед владыкой Люцифером.
Запах гниющего мяса просачивается сквозь вонь серы. Я чувствую его до того, как слышу рык. Адские псы. Отлично.
— Бехерит, сюда нельзя с животными. Извини, но тебе придется убрать свою дворнягу, — Я смотрю на дверь ванной, откуда выходят три огромные черные собаки, одна — с тремя головами, и все с красными глазами, говорящими об их адской принадлежности. — Э... в смысле, дворняг.
— Какая жалость. Я думал, ты обрадуешься такой компании. Ты был здесь так долго, что я посчитал, ты, наверное, соскучился по дому.
— Да нет, мне и здесь неплохо.
Бехерит исчезает в красной дымящейся вспышке и тут же появляется рядом со мной, сжимая горящей ладонью мое горло так, что мне трудно дышать, и чуть ли не поднимая меня над землей. Я в первый раз по-настоящему понимаю, что я теперь человек. Мне не хватает воздуха, легкие просто рвутся на части.
— Что-то непохоже! — ревет он и бросает меня через комнату.
Я лицом врезаюсь в стену и падаю на пол, у лап псов, пытаясь выровнять дыхание. Превращение в человека сейчас мне совсем не на пользу, а кровь, стекающая по лбу в глаз, отнюдь не в помощь против псов.