Лошади начали ощутимо вязнуть, деревья вокруг стали ниже и тоньше, дорога превратилась в колею. Дарян пропустил Лана первым. Через несколько шагов лошадь поскользнулась, сердце писца ушло в пятки, он непроизвольно натянул поводья, чтобы удержаться в седле. Кобыла под ним испуганно заржала и остановилась.
— Тихо!
Надорванный хрипом голос, казалось, звучал из-под земли, Лан и Дарян не сразу заметили сидящего меж кочек чародея. Перед ними был не старик, но и не юноша, впрочем, сложно так сразу понять, сколько чародеям лет. Магия всегда оставляет свой след. Он мог только вчера окончить обучение, а мог и застать времена, когда дивные жили среди людей, а мёртвые отправлялись в Навь. Он не обернулся, продолжая шептать заклинание в ладони. До слуха Лана доносились отдельные фразы, которые чародей произносил с нажимом:
— … в лике… чья природа непостижима… узри не тьму… узри не зло… не кривду…
Закончив, чародей растёр ладони и высыпал порошок травянистого цвета в плошку с водой. Только теперь он повернулся лицом к богатырю и его попутчику и испил приготовленное зелье, затем подошёл к Лану и протянул ему плошку:
— Давай.
— Ты кто таков? — Дарян потянулся к мечу.
— Толку-то от меча твоего, покуда Навь заперта. Здесь, у самой топи, так далеко от столичной башни чародеев кого угодно руби, он тут же обратно встанет.
— Твоя правда, — сурово согласился богатырь, — Погорячился. Я богатырь Дарян, по приказу государя явился. Это писец мой, Лан.
Чародей вновь оглядел Лана и коротко поклонился, одним лишь кивком:
— Сожалею о родине твоей, хоть и скорби не могу разделить, но знаю, какого это, когда корни вырваны. — Он вновь протянул ему плошку, — Пей, если хочешь для навок незаметным остаться. Я Станимир, приставлен к вам проводником сквозь топи. Долго вы, я околел уж.
Послушно испив горького напитка, Лан вернул чародею чашу. Станимир подал зелье Даряну.
— Ну и гадость! — Богатырь высунул язык, будто ветер мог сдуть с него горечь. — И чего это ты, каждому встречному зелья свои предлагаешь.
— Да.
Ничего не сказав более, Станимир поднял с земли ободранную от сучков ветку, высотой с него самого, и пошёл вперёд. Сперва он простукивал землю перед собой палкой, а только затем делал шаг. Двигались они очень медленно, Лану казалось порой, что и вовсе топчутся на месте.
К вечеру кроны деревьев стали гуще, и даже те жалкие толики солнечного света, что пропускали тучи, перестали освещать землю. Слева и справа слышались приглушённые всплески, но сколько Лан не вглядывался, никак не мог разглядеть ничего, кроме грязи и тёмных стволов.
— Здесь встанем, спешивайтесь, — чародей опустился на одно колено и вновь принялся шептать над ладонями, после он что-то бросил на землю, и скоро в том месте занялся огонь.
— И пошто только коней мучаем, — Дарян передал поводья Лану, — Всё равно что улитки ползём. Станимир, ты бы хоть предупредил, оставили бы мы животин витязям.
— Не знал я, что пройти не получится. Ополчилось на нас болото, давно уж дороге должно было показаться. — Чародей обернулся к Лану, — Далеко не вяжи. Плохое предчувствие у меня. Сердце будто в камень сковало.
— Ты мне зубы не заговаривай и писаря моего не пугай, он и так еле дышит, — Дарян опустился к огню. — Может сухостоя поискать? Долго твоё колдунстов гореть будет?
— Всё, что видишь ты, принадлежит Царице, без её дозволения брать ничего нельзя. А дозволения мы не получили, иначе давно бы на дорогу вышли. Не по нраву вы ей.
— А может из тебя проводник плохой?
На выпад Даряна Станимир смолчал. Он спрятал ладони в рукава, опустил капюшон на лицо и замер. Его грудь мерно вздымалась, как у спящего. Позавидовав способности чародея уснуть столь быстро в холоде и на голодный желудок, Лан устало привалился к дереву. Мокрая кора холодила спину, но так лучше, чем лежать на земле. Богатырь же подложил под себя плащ и достал припасы. Откусив от хлеба, он поморщился, затем взялся за шмат вяленой баранины, и вновь его рот недовольно скривился.
— Ну-ка, дружок, — Дарян передал надкусанное мясо Лану, — Захворал я, или верно испортилось оно.