«Как солдат на марше, — грустно удивлялся он. — Едва дошагал, переобуться некогда — тревога, в атаку… Едва вздремнул, а уже кричат: «Подъем! Марш! Марш! Вперед!», путем не успел намотать портянки — новый бросок, новый поход, новый бой. Увидишь что-нибудь хорошее, хочешь остановиться, да только рукой махнешь — некогда, до лучших, до мирных времен. Вот и пришли они, — не так долго ждать осталось, когда на пенсию погонят, пожалуй. И черт его знает, не специально, а как-то само собой все так получалось… И все, казалось, нормально, хорошо. А теперь?..»
Ему всегда делалось и смешно и грустно, когда Надежда Григорьевна начинала ему выговаривать за неумение жить. «Жил, жил, а ничего не нажил, как другие…» Не было ни больших праздников в жизни, ни постоянной компании. Не было у него и детей. Даже закадычных друзей, с которыми бы долго и постоянно дружил, не нажил себе Ковалев. Родственников и тех давно растерял. С людьми дружил как-то странно, сразу со всеми вообще, никого ничем не выделяя, никаких особых отношений не поддерживая. Видел, нужно помочь — помогал, не мог помочь — отходил, не мешался. Вот и все. И люди к нему приходили, когда он был нужен, и обычно теряли его из виду потом. Ковалев с одинаковым удовольствием мог поужинать и выпить рюмку-другую водки и в компании со знакомым генералом, и с милиционером-старшиной, и с кем угодно, был бы только мужик хороший. В командировках он часто жил с человеком бок о бок несколько месяцев, делился последними консервами, а потом, когда оказывался с ним в одном городе, мог даже и не зайти в гости без особой на то нужды. А такой нужды у него никогда не было — он никогда и нигде не чувствовал себя одиноким, не жаловался, не искал случая излить свою душу. Обычно душу изливали ему.
Правда, был у Ковалева раньше один особый сослуживец и друг Вася. Его даже Надежда Григорьевна очень любила и дружила с ним. Но это было довольно давно, в пору совсем других отношений с женой. Вася приходил к Ковалевым в гости со своей женой по всем семейным и несемейным праздникам и случаям. Ковалев тоже ходил к ним всегда вдвоем с женой, начиная с первого дня семейной жизни Васи — прямо со свадьбы. Так дружили они лет десять — двенадцать. Но потом у них пошли разные служебные неприятности, перемещения. Васю перевели с понижением в другой, очень далекий город, Ковалев оказался в милиции, переписка не налаживалась, да и эти годы оба были очень заняты. Сейчас Вася служил опять в Москве, но работали они уже в разных системах. Поехать к нему сейчас просто так, ни с того ни с сего, потому что плохое настроение, тем более когда они несколько лет почти совсем не виделись, и заговорить с ним сейчас о своем житье-бытье Ковалеву казалось бы странным. Тем более, Вася моложе его на десять лет, он давно уже счастливый отец семейства, за последнее время сильно выдвинулся по службе, намного обогнал Ковалева в чинах. Он не поймет. Или решит, что укатали Сивку крутые горки, что Ковалев постарел и «сдает». Еще начнет утешать, сочувствовать. А Ковалев меньше всего сейчас нуждался в сочувствии. Просто лучше хотелось понять прожитое, взвесить…
На улице мелькали все новые и новые прохожие. Одни спешили под зонтиками, другие бежали, пряча головы в поднятые воротники пальто. От воды асфальт улиц казался черным. Весело играли в лужах огни фонарей и витрин. Через стекло звуки не долетали, все глушило монотонное бормотание воды в водосточной трубе и ровный шум дождя по жестяной крыше. В кабинете было жарко. Ковалева разморило, закрывались глаза, и ему как-то не верилось, что сейчас можно выйти на улицу, бодро бежать под дождем, прыгать через лужи, спешить куда-то. Казалось, воздух в комнате загустел, двигаться в нем тяжело и жизнь остановилась.
Он прислонился к приятно свежему стеклу, потер захолодевший лоб, сердито встряхнул головой.
«Неужели все из-за Яхонтова? Обида на него? Да он еще мальчишка, молокосос! Можно ли на такого обижаться! — удивлялся Ковалев. — Что оплевал тебя… А ты и ответить не смог как следует. Нет. Не то… — И вдруг майор возмутился: — А ведь этот нахал действительно придет к жене на день рождения! Придет. И будет изображать из себя джентльмена… А я… я могу и в шею… нахала! — Ковалев заходил по комнате, размахивая рукой. — Именно в шею. И при гостях. Да, именно при гостях! Так и сделаю!»