Ковалев осторожно вынул часы, долго и грустно разглядывал надпись, выгравированную на тыльной стороне, потом бережно положил их так, как они лежали прежде. Хабибулин стоял, скрестив руки на груди, и невозмутимо смотрел на майора.
— Это все, что осталось ему от отца? — поднявшись, спросил Ковалев.
— Машина еще была. Ее артист себе ездить взял.
— Дядя Витя? — усмехнулся Ковалев.
— Кажется, так звать.
— И давно он к ней ходит?
— Сколько живет, столько ходит. Как тот улетит — идет. А как разбился, считай, каждый день.
Они помолчали.
— Мальчугана надо поддержать, — тихо сказал майор.
— Очень надо, — сказал Хабибулин. — Ты его, пожалуйста, поддержи.
— Да… Ну что ж, ладно, надо идти к самой…
Сапоги майора еще не высохли. Хабибулин принес ему свои — кирзовые, тяжелые и непромокаемые. Ковалев обулся, раза два топнул, пошевелил пальцами, наслаждаясь сухостью в ногах, и пожал дворнику руку.
— Спасибо тебе, Мувофакият, — и, видя, как Хабибулин начинает одеваться, остановил его: — Побудь с детьми. Дождь. Сам найду.
8
Степановы жили во втором подъезде на третьем этаже. На звонок за дверью ответил женский голос:
— Кто там?
Потом было слышно, как накинули цепочку, она загремела, дверь приоткрылась, и майор увидел через узкую щель два глаза, окруженные длинными, загнутыми вверх ресницами.
— Вы Софья Ивановна? — спросил Ковалев. — Я из отделения. Простите, что без дворника, — он показал в щель удостоверение. — Нам кое-что неясно…
— Очень приятно. — Ресницы дрогнули, глаза исчезли, и дверь распахнулась. — Заходите.
Громко ступая кирзовыми сапогами, Ковалев вошел в переднюю. Перед ним стояла полная, красивая, еще не начавшая стареть женщина в халате. Она беспокойно потрогала блестящий кулон на тоненькой цепочке, неуверенно поправила вырез халата, потом неожиданно гордо вскинула голову, и Ковалев опять, очень близко от себя, увидел длинные ресницы и под ними темные влажные глаза. Одно мгновение смотрели они друг на друга. Но Степанова успела оценить и поношенный плащ майора, и его кирзовые сапоги, и широкое лицо. Такой гость ей был не интересен. Не заметила она только глаз майора, спрятанных в тени под большим козырьком. А его глаза увидели и волнение Степановой перед неприятным, но важным для нее разговором, и досаду, что он пришел так не вовремя. Заметили они мокрую мужскую шляпу, и трость, и калоши.
— Видите ли, — объяснил он, — мне бы хотелось осмотреть то место, где лежали часы и откуда они похищены.
— Какое же это имеет значение? — удивилась Степанова. — Зачем? И так ясно, что взял их сын.
— Простите, но таков порядок. — развел он руками.
Первое, что увидел Ковалев в комнате, это стол, на нем вазу с яблоками, хрустальное блюдо с кексом, две налитые рюмки и граненый графин с вином.
— Так-так, — сказал Ковалев и извинился за беспокойство перед седым сухощавым мужчиной в галстуке «бабочкой» и золотых очках. Тот посмотрел на майора, небрежно кивнул в ответ и стал смотреть в сторону. Его лицо и поза выражали подчеркнутую незаинтересованность в происходящем.
Ковалев неторопливо подошел к трельяжу, с которого пропали часы, долго осматривал мебель, потолок, стены, спросил, живет ли Степанова одна или с соседями, как будто это имело значение для розыска часов. Заодно спросил, где стояла раньше Мишина кровать и насколько ее передвинули к двери. Он поинтересовался, где лежат Мишины игрушки, и, узнав, что таковых не имеется, предложил поискать часы в его столике. Но в столике Мишиных вещей не было, там оказались одни ноты. Тогда он спросил у Степановой, играет ли Миша на рояле, и, услышав отрицательный ответ, долго глядел на здоровенный черный рояль, вытеснивший Мишину кровать от окна за буфет, где теперь она заставлялась ширмой. Все это Ковалев делал, видя в зеркало иронические взгляды Степановой и гражданина с «бабочкой». Наконец тот начал барабанить по столу пальцами.
— Так-так… Понятно… Понятно… — произносил Ковалев время от времени и подытожил наконец:
— Ясно!
Мужчина с «бабочкой» на это «ясно» вздохнул, повернулся к Степановой и майору спиной и, скучая, тронул пальцами клавиши рояля. Ковалев покосился на его спину и предложил Степановой пройти в отделение:
— Дело серьезное. Дождь, между прочим, кончился. — Он вздохнул и бессильно развел руками. — Таков порядок. Ничего не поделаешь. Надо.