— Это надолго? — спросила Степанова и посмотрела на мужчину с «бабочкой».
— Не имеет значения, раз нужно, — резко ответил тот и встал. Он оказался на полторы головы выше майора и примерно в два раза тоньше его. — Я пойду с тобой.
— Тем более, — веско сказал Ковалев.
Вышли они втроем. Впереди шел, надвинув на глаза кепку и подняв воротник плаща, Ковалев. За ним, несколько приотстав, держа трость под мышкой, вел под руку Степанову «дядя Витя». Моросил мелкий дождик. Все молчали.
9
Ковалев хотел лишь одного — откровенности. Он попросил ее поклонника подождать внизу и поднялся со Степановой к себе в кабинет. Там он предложил ей стул, разделся, сел напротив нее и сказал:
— Вы не сердитесь. Мне кажется, лучше решить все за один присест. Я понимаю, вам трудно говорить, но лучше уж поговорить один раз и откровенно.
Степанова посмотрела на него и придвинулась ближе. Он помолчал и, понизив голос, заметил, как, должно быть, трудно женщине одной воспитывать детей, да еще таких, как Миша.
— Он, видимо, весь в отца… — печально предположил Ковалев и умолк.
— Вы правы, — сказала со вздохом Степанова. — Миша весь в покойного мужа — упрямый и грубый.
Он сочувственно посмотрел ей в глаза и вздохнул.
— Я хотел бы понять, почему Миша стал таким… Видимо, до сих пор сказывается влияние отца?
Степанова тоже вздохнула и начала рассказывать про свое неудачное замужество, о том, как муж не разрешал ей принимать дома знакомых, не отпускал одну в гости и даже раз спустил с лестницы одного известного артиста.
— Вы представляете, — жаловалась Степанова, — ведь я женщина, я была молода… А он… он издевался над самыми моими светлыми чувствами, без конца попирал мое женское достоинство. Он не разрешал мне петь в спектаклях, ревновал… Я с трудом, со слезами добилась возможности преподавать пение в школе.
Степанова все более увлекалась. Она рассказывала, как муж настраивал против нее сына, учил его быть дерзким с ее гостями. Неласково встречает теперь Миша ее знакомых, особенно «того» артиста, она так и не назвала его фамилии.
Миша выкрал у нее фотографии отца, все его медали, орден, документы, дружит с этими ужасными татарчатами, приводит их к себе в ее отсутствие, таскает им из буфета фрукты и сахар. Лучшие ее годы прошли, молодость уходит, и нет возможности создать семью. Они только и бывают спокойны в те часы, когда Миши нет дома. Если он дома, им приходится уходить.
Она говорила, и Ковалев чувствовал: она жалеет и Мишу, но себя жалеет все-таки больше… О часах ничего нового она не сказала, и, когда стала повторяться, Ковалев ее остановил:
— Ясно.
Она умолкла. Ковалев долго разминал папиросу, курил.
— Так, — сказал он и придавил огонек папиросы о край пепельницы. — Я, собственно, не совсем понимаю, чего вы от нас хотите. Будем откровенны?
Она благодарно кивнула, потом потупилась.
— Вы же видите, мы исчерпали все возможности. У нас нет средств переломить его. А так жить становится просто невозможно… Войдите в мое положение…
— Так! — громко сказал Ковалев и опустил руку на стол, как бы отрезая Степановой путь к отступлению. — Значит, Миша сожителя вашего стесняет?.. Мешает? Вам надо его убрать? — он внимательно посмотрел ей в глаза.
— Что-о? Да как вы… Он мой муж! — Степанова вскочила и посмотрела на Ковалева недобрым взглядом.
— Муж? — недоверчиво покачал головой Ковалев.
— Да, муж! И я попросила бы… — она шумно дышала, — я попросила бы… выбирать иные выражения!
— Зачем? Ведь мы говорим откровенно, — улыбнулся ее гневу Ковалев. — Вы же сами согласились. Дело житейское. Так что уж давайте откровенно. Да вы садитесь, — пригласил он ее и, привстав, подождал, пока она сядет. — Итак, — когда они сели, продолжил разговор Ковалев, — Миша мешает вам строить счастье, и вы просите убрать его с вашей дороги. Вы пробуете даже подобрать предлог. А ведь через год-два вам самой будет страшно вспомнить этот наш разговор. Да-да, страшно и дико.
— Да как вы смеете! Что вы мне приписываете! Какая наглость! — Степанова вся кипела. Ее шляпка съехала набок, и волосы растрепались. — Что вы лезете не в свое дело!..
Ковалев откинулся на спинку стула, потом встал.
— Давайте разговаривать сидя, — предложил он. — Я устал за день.
— Я не желаю больше с вами разговаривать.
— Напрасно. — Ковалев помолчал. — Итак, продолжим?
— Потрудитесь быть вежливым… Я в официальном учреждении. Иначе я найду способ заставить вас сделать это…