— Ну что ж, давайте говорить официально. — Ковалев достал лист бумаги, взял ручку и спросил: — Имя, отчество и фамилия вашего сожителя, род его занятий и местожительство? — и приготовился записывать.
— Он муж! — Степанова побледнела. — И при чем здесь он?
— Попробуйте убедить, что он муж. Я бы рад был поверить. Да вы сами не очень-то, видно, верите. Иначе утверждали бы это поспокойней.
Она посмотрела на него, как будто впервые увидела. В синем кителе, с орденскими ленточками на груди, почти седой, Ковалев так просто и грустно смотрел на Степанову, что она растерялась.
— Я не желаю с вами разговаривать! — Она отвернулась к стене.
— Как хотите. — Ковалев снял трубку телефона и набрал номер: — Дежурный? Это я, Ковалев. У вас там внизу сидит гражданин в золотых очках. Установите его личность и сообщите мне. — И, взглянув на часы, позвонил в детскую комнату. — Наташа? — спросил он дежурную комсомолку. — Как Миша? Читает? Возьми, пожалуйста, у дежурного его пальто и проводи другим ходом. Там внизу сидит один гражданин. Не надо, чтобы они виделись. Мальчику будет тяжело. Ты с ним беседовала? Ладно, так и сделаем. Хорошо, об этом потом. Дай-ка ему трубочку… Миша? Ты извини, я был занят, а сейчас уже поздно. Поговорим в другой раз. Денька через три я буду посвободнее. Я тебе тогда позвоню… Договорились? А сейчас иди домой. До свидания.
Ковалев положил трубку, подумал, посидел так, как будто Степановой здесь больше не было, потом позвонил дежурному вниз. Он неторопливо записал фамилию и адрес артиста на лист бумаги. Потом достал и перечитал внимательно заявление Степановой, аккуратно подколол к нему этот лист, убрал в сейф и, захлопнув стальную дверцу, повернул ключ. Степанова подняла голову, посмотрела, как майор убрал ключ в стол.
— Вот так, гражданка Степанова, — как бы подытоживая эти свои действия, сказал Ковалев. — Могу вам официально сообщить: меры по вашему заявлению приняты, часы найдены. Но принадлежат ли они вам или вашему сыну, мы пока не установили. Нам не очень понятно, почему вы стараетесь вытравить у мальчика память об отце, человеке заслуженном, боевом летчике. Кроме того, раз вы не считаете нужным образумиться и создать своему сыну нормальные условия для учения, не желаете правильно его воспитывать, мы поднимем вопрос об опеке. Я думаю, дворник Хабибулин не откажется защищать покой и имущество вашего ребенка от расхищения. И как опекун, — выделил Ковалев это слово, — сумеет воспитать достойного гражданина нашей родины. С недельку я могу подождать, подумайте над всем этим. Я поставлю в известность ваш местком, театр, где работает ваш сожитель, и начну добиваться опеки. Портить жизнь мальчику мы вам больше не дадим. Вы уж не взыщите.
Она сидела на стуле, нервно куталась в пальто и теперь казалась сутулой, некрасивой. Ковалев посмотрел на нее сверху вниз, закурил и посоветовал:
— Вот так, Софья Ивановна. Хорошенько подумайте над всем этим. У вас есть время. Зря вы мечетесь между сыном и любовником. Лучше и муж и сын. А такое решение возможно, если действительно, как вы говорите, он вас любит и вы ему дороги. А пока не обижайтесь, но он ваш сожитель, любовник. Я вам зла не желаю, поверьте моим седым волосам. Дело не в формальностях. Но мужья себя так не ведут.
10
Скорняков сидел за столом и зло двигал перед собой пресс-папье.
— Ну что? Как? — тревожно спросил он майора, когда Ковалев вошел к нему в кабинет.
— Проводил. — Ковалев сел на диван и начал неохотно рассказывать. — Одним словом, горячую обработку закончил.
— То есть?
— То есть поставил вопрос об опеке. На это они не пойдут.
— Опять опека! — почти подпрыгнул на стуле Скорняков. Он не то покачал головой, не то повертел ею, как будто ему стал тесен галстук, помолчал и спросил устало: — Ты хоть часы-то ей вернул?
От этого безнадежного начальнического «хоть» Ковалев уныло вздохнул:
— Нет.
Скорняков повернулся вместе со стулом к Ковалеву, не мигая, посмотрел на майора своими черными выпуклыми глазами.
— То есть как это нет? Ты же часы нашел?
— Нашел. Ну и что? — спросил Ковалев.
— Ты это брось! — оборвал его Скорняков. Он встал и, негодуя, прошелся по кабинету. Ты, вообще, соображаешь сейчас, что делаешь? Неужели не видишь, какое создалось положение в отделении! Хочешь всех нас зарезать? У нас не раскрыто восемь краж. Меня эти комиссии трясут как грушу… Ты думал о показателях за этот квартал, когда целый вечер убивал черт знает на что? Часы можно было найти за двадцать минут!