Ковалев встал, отошел к двери, угрюмо посмотрел оттуда на своего начальника, со вздохом сказал:
— Конечно, часы найти не трудно… Труднее человека не потерять. Ну, да тебе же показатели… Наплюй на меня, на мальчугана, прикажи…
Скорняков засопел, метнул на Ковалева быстрый взгляд, отвернулся.
— Брось ты… Я с тобой как с человеком… с товарищем… советуюсь.
Ковалев не ответил. Скорняков взял со стола пресс-папье, развернул, вынул промокашку, вставил обратно, завернул, повертел пресс-папье.
— Да ведь выгонят! Разгонят к чертям собачьим! — и заговорил тихо, еле сдерживаясь: — Ты не знаешь, каких трудов стоит добиться опеки? Это же почти невозможно! Уж на что Яхонтов — даже и он прошлый раз по твоей милости два месяца бился… И что? Ерундой все кончилось! А сейчас затеять такую канитель, когда у нас комиссия за комиссией, когда столько нераскрытых краж… За одну такую раскрываемость нас всех разгонят к чертовой матери. И, может быть, правильно сделают. Ты об этом думаешь?
— Думаю.
— Так какого. . .?!
— Ты знаешь.
— А ты не знаешь?
— Знаю. Но не могу. Если ты струсил, давай задний ход. Я не буду. Не могу.
— Это не трусость, а благоразумие. Ты это можешь понять? Мое положение ты хоть когда-нибудь можешь понять? Не желаешь? — Скорняков посмотрел в лицо Ковалеву и опять завертел пресс-папье. — Неужели даже сейчас ты не можешь прожить без этих твоих опек? Хотя бы до отъезда комиссий? Почему я тебя понимаю, почему ты не желаешь меня понять?
Таким Ковалев видел Скорнякова впервые. Красные пятна покрыли его лицо. Под глазами надулись синие мешочки, нос побелел, даже уши посерели от напряжения.
— Кто мы в конце концов? Богадельня или все-таки орган дознания и следствия? Или ты не считаешь нужным разыскивать преступников? — выкрикивал Скорняков. — Я не против этих твоих опек. Валяй! Сочувствую. Действуй. Но когда не раскрыты преступления, эти опеки — роскошь! Правильно Яхонтов сказал: ты должен облегчать нам работу! А ты прибавляешь. Ты же видишь, как мне трудно. Я с шести утра на ногах, а сейчас половина первого!
— Тебе трудно?! — возмутился Ковалев. — А мне не трудно? Больше тебя сплю, что ли?! Чем попрекнул!
— Тем более! Ты знаешь, как ты должен быть сейчас осторожен? Ты уже научен, с опытом. Если тебя зарубят, твой райисполком не придет тебя спасать, хоть ты и депутат. А что ты умное сказал по делу Маркина? Ничего! Рычал, как тигр, да кулаками размахивал? Это еще не доказательство правоты. Да-да! Яхонтов — не дурак, знает, что делает. Бабушка еще надвое сказала. А ваша свара у меня знаешь, где сидит…
Ковалев сдержался. Он действительно был здесь самый старший и по годам и по стажу работы. Совсем не пристало ему сейчас горячиться перед молодым начальником, задерганным проверками и отчетностью.
Майор подошел, медленно взял из рук Скорнякова пресс-папье, которое тот снова начал развинчивать, поставил на место.
— Я смотрю, все повторяется, Тихоныч. Можешь считать меня дураком, но по-другому я работать не могу. Не считаю возможным.
Скорняков уныло посмотрел на него, встал, прошелся по комнате.
— Видно, мы действительно никогда не поймем друг друга. Видно, тебе на меня наплевать… Значит, не сработаемся…
Ковалев задумчиво рассматривал пресс-папье. Скорняков зло обернулся к нему:
— К черту!.. Так больше нельзя! Если, ты еще можешь, я больше не могу. У меня базедова болезнь уже начинается! Хватит! Баста! Надо кончать!
Ковалев медленно поднял голову, посмотрел на Скорнякова, пожал плечами.
— Давай… кончай. Другим я не стану. Не умею. Я хочу уважать себя. Обдумай все, взвесь. Не горячись. Чтоб и тебя совесть потом не мучала. Поезжай, отоспись сначала.
Скорняков помолчал, отвернулся.
— Отоспись! Я дежурю! Не знаешь?
— Я останусь. Мне уже все равно. Опоздаешь на троллейбус. Поезжай. Только оставь ключ. Может, удастся вздремнуть на твоем диване.
11
Ковалев постоял, послушал, как Скорняков быстро затопал по лестнице вниз. «Надя дома, уже, наверно, легла, — подумал он, возвращаясь в кабинет. — Все-таки позвоню, чтоб не беспокоилась… Завтра ведь день рождения. — Он снял трубку, телефона. — А если разбужу? Она долго потом не уснет. — Он задержал палец на последней цифре номера. — А может, не спит? Ждет? Все-таки мы супруги. — Он помедлил и набрал. Долго слушал редкие гудки. — Тесто, наверно, ставит и не может подойти… Надо хоть извиниться!»
— Алло, — услышал он недовольный голос жены.
— Добрый вечер, Надя, — сказал Ковалев возможно спокойней. — Ты уже легла? Ты извини, Наденька, что так вышло. Я сегодня задержусь…