— Это понятые, — огрызнулся Курченко. — Не могу же я сам обыскивать женщину. Я мужчина, между прочим.
— Так и держите себя как мужчина. И они пусть ведут себя как понятые. Нечего здесь цирк устраивать. Нашли себе развлечение…
Ковалев заходил вдоль барьера, ожидая, когда бродяга сядет и успокоится. Время тянулось медленно. Чтоб прогнать дремоту, он обернулся к дежурному. Курченко сидел за столом, уткнувшись в книжку.
— Ты что читаешь? — спросил Ковалев.
— Книгу, — сердито ответил дежурный.
— А почему держишь вверх ногами? — взглянув на переплет, улыбнулся Ковалев. — Принципиально?
— Так, — смутился Курченко и перевернул книгу.
Из глухой комнатки без окон послышался тихий шорох, скрип стула.
— Ну, успокоилась? — спросил Ковалев, входя.
Бродяжка уже сидела в прежней позе.
— Пойдем-ка лучше поговорим.
— Пошел к черту! — крикнула она, подскакивая на стуле.
Ковалев увидел ее лицо. По виду ей было не больше двадцати лет.
Спать Ковалеву уже не хотелось, только разболелась голова и в затылке чувствовалась тяжесть, как будто по нему ударили чем-то увесистым, но мягким. Он устало смотрел на девушку.
Она не шевелилась, потом подняла голову, и Ковалев увидел глаза долго не спавшего, измученного человека.
В этих глазах был затаенный страх.
— Что ты на меня уставился? Думаешь, испугалась, да? — крикнула она. — Плевала я на тебя! — голос у нее сорвался, и она хрипло выкрикнула: — Бейте! Сажайте! Плевать я на вас хотела! Гады! Только тиранить…
— Сажаю не я, а суд. Если ты такая умная, должна знать. А вот какие родители тебя так воспитали — неизвестно… Это нехорошо. Кто тебя учил так со старшими разговаривать?
— А у меня их, может, не было, этих родителей!
— Как не было?
— Вот так! Не было, и все, ясно?
— Подкидыш? — спросил Ковалев.
— Ну подкидыш! Дальше что? — она подняла голову. — Тебе все знать надо, да? — Озлобление у бродяги проходило. Она говорила уже устало, довольно спокойно. — Ишь как подъехал! Думаешь, дуру нашел? Хочешь посадить?
— А ты думаешь, что очень умная? — покачал головой Ковалев. — Такую ерунду говоришь. Ну скажи, какая мне радость тебя бить или сажать?
— Я почем знаю… Может быть, тебе сдельно за это платят.
— Глупая. Я помочь тебе хочу.
— Какой добрый нашелся! — усмехнулась она, но, посмотрев на Ковалева, опустила глаза. Потом, должно быть, на всякий случай проворчала: — Вы поможете. Знаем вас!
— Не хочешь говорить по душам, не надо, — сказал Ковалев, как бы не слыша. — Но имей в виду, мы ведь можем подойти формально, со всей строгостью. А жаль. Мы помогали людям и в худшем положении. Видно, девушка ты хорошая, зла только на свою неудачную жизнь. Это все поправимо. Хуже другое — вот в людях ты разуверилась. Как волк на всех зубами щелкаешь. Это вот хуже всего. Кто же тебе поможет, если подойти к тебе страшно?
Ковалев постоял, прошелся по комнате, посмотрел в окно.
Он прислушался к шуму дождя, обернулся к ней.
— А то, может, пойдем поговорим? — предложил он снова. — Я ведь все-таки майор. Могу и помочь.
Она долго молчала, потом подняла голову.
— Чем же это ты, интересно, можешь помочь?
В голосе ее прозвучала та нарочитая небрежность, за которой легко было угадать надежду.
— Расскажешь мне свою жизнь, и тогда видно будет. Заранее обещать я не могу.
— Ну пойдем, пойдем, если ты так хочешь, — она порывисто поднялась со стула. — Пристал как смола. Куда тут у вас идти? Понагородили сто дверей…
Они вышли, прошли мимо Курченко. Дворничих уже не было. «Морской волк» изображал на лице невозмутимость. Ковалев взглянул на него и покачал головой.
— Давай договоримся, только без ругани, — предложил Ковалев, желая успокоить девушку, когда они поднимались с ней по лестнице. — Хорошо?
В кабинете он сел за стол, посадил бродягу против себя. Несколько минут устало молчал, подперев голову кулаком и закрыв глаза.
— Ну, начинай, рассказывай, — сказал он тихо.
— Что рассказывать?
— Про себя, — и, пересиливая тяжесть в голове, открыл глаза.
— Голова заболела? — она с любопытством взглянула на него.
— От тебя заболит, — слабо улыбнулся он, потом потер лоб и кивнул ей: — Рассказывай.
— Про что?
— Как ты дошла до жизни такой, вот про что. Значит, ты родителей своих никогда не видела? Н-да… Куда же тебя подкинули?
— Известно, куда подкидывают, на улицу. А потом отдали в детский дом.
— Это я понимаю. Я про место спрашиваю. Где это было? На Украине?