«Но ты, Яхонтов, не взойдешь. Не взойдешь! — мысленно повторял себе несколько раз Ковалев. — Не то время! Мы теперь ученые. Не вырвешься ты у нас в законодатели и руководители. Не ты будешь задавать тон. Я тебя заземлю. Уж себя не пожалею, но заземлю!»
Тамара смотрела в окно. Она вздрогнула, обернулась. Еще недавно такое доброе лицо майора испугало ее своим выражением.
Совсем рассвело, но в доме напротив кое-где горели огни, видно было в окно, как по комнате ходили люди. Пятясь, во двор въехала большая машина с желтой надписью «Хлеб». Из дома выбежали грузчики в синих халатах, засуетились около машины, понесли лотки с булками в магазин. Одна булка сорвалась с лотка, девушка в белом халате и косыночке поймала ее на лету и кому-то озорно погрозила. Ее загородила вторая машина, доверху нагруженная ящиками и разноцветными коробками. Девушка в белом вскочила на колесо, заглянула в кузов, засмеялась и порхнула обратно в дверь. А мимо машин шли женщины с большими хозяйственными сумками, шли важно, серьезно, торжественно — должно быть, в магазин.
За окном просыпалась та настоящая, хорошая жизнь, какой живут и должны жить все люди, жизнь эта проходила мимо. Тамара смотрела на нее через железную решетку в окне.
Видно, уж так на роду ей написано, так суждено… Пусть текут слезы, пусть капают на подоконник. Кому до нее дело? Все равно ее уже посадят, зашлют далеко-далеко.
А тогда уже все отвернутся… Никому за нее не захочется заступиться… Арестантка! Зачем?.. Все равно…
Она плакала, размазывала по лицу слезы и смотрела, смотрела, как за окном проходила мимо нее чудесная, недоступная ей жизнь.
Тамара почти не слышала, как вошел Курченко с бумагами. Его оцарапанная щека была припудрена, фуражка на голове уже сидела по-прежнему браво, показывая кокетливый чубчик из-под козырька. Он зачем-то щелкнул каблуками.
— Можно при ней? У нас Яковенко задерживалась один раз. Яхонтов начинал дело, но за малозначительностью пришлось прекратить. Отбирались подписки о выезде из Москвы, у нас и еще в двух отделениях. Позавчера была отобрана последняя. Срок истек.
— Значит, точно Яхонтов? Та-ак… С каким документом она задерживалась у нас?
— С паспортом, — Курченко назвал серию и номер паспорта Тамары. — Выдан харьковской милицией.
— Так-так, значит, действительно с паспортом? — Ковалев задумался. — Ну ладно. Спасибо. Иди.
Курченко щелкнул каблуками и вышел.
— У тебя деньги есть? — хмуро спросил Ковалев.
Тамара не сразу поняла.
— Есть, — она обернулась. — Восемь рублей.
— Я не о том. До родины доехать у тебя есть деньги?
— Нет, — она вспыхнула. — Да вы не бойтесь, я без билета, я зайцем уеду, — встрепенулась она. — Только отпустите.
— Этого еще не хватало! — разозлился Ковалев.
— Только освободите! Вы не думайте, я буду машинистам уголь в топку кидать. Они пустят на паровоз. Они добрые. Мне говорили. Я им все делать буду…
— А в Харькове?
— А там устроюсь как-нибудь! Вы не думайте! Раз так, я теперь… раз верите…
— Как-нибудь ты уже один раз устроилась, — зло перебил майор, — хватит!
Он встал, успокоился, посмотрел в окно. Погода разгуливалась, и день обещал быть хорошим.
— В Москве тебе делать нечего. Подходящей специальности у тебя нет. Сейчас в сельском хозяйстве люди нужны. Тебе там легче будет найти себя. Это ясно. Согласна?
Тамара поверила наконец в свое освобождение и взволнованно кивнула головой.
— Но вот как ты уедешь без денег, без документов? — он задумался. — Боюсь я тебя отпускать. Понимаешь, боюсь. Скажи честно, ты можешь дожить до завтра, не влезая ни в какие махинации? Можешь?.. Сегодня воскресенье, все учреждения закрыты, и мы ничего не придумаем. Ты сможешь прийти ко мне завтра сюда к десяти часам? Я все разузнаю, и мы решим. Договорились?
Ковалев посмотрел на часы и почувствовал: устал так, что голова просто отказывалась работать. Он вздохнул. Тамара вяло кивнула головой. Лицо ее казалось серым, под глазами легли фиолетовые тени.