— Ну, что ты накуксилась? Только приди завтра, сама удивишься, как все здорово выйдет.
Но Тамара подумала о том, что ей снова придется ночевать на Казанском вокзале и неизвестно, придумает ли что-нибудь завтра майор. На дорогу ведь нужны деньги.
— Ну, что ты нос повесила? — Ковалев потер колени, встал и потрепал ее по щеке. — Ну иди. А то я почти тридцать часов не спал. Надо отдохнуть. А завтра на свежую голову все и решим. Говорят — утро вечера мудренее. Хотя и так уже утро… — попробовал он пошутить, но шутка не получилась.
Ковалеву было жаль отпускать на улицу эту девушку, о которой он столько передумал за эту трудную, бессонную ночь. Ему хотелось ободрить ее, чтоб она поверила в новую, хорошую жизнь. Но он только устало попросил:
— Потерпи до завтра. Потерпи… Восемь на еду хватит. А завтра… — и он сделал правой рукой жест, как будто приглашал полюбоваться на необыкновенно красивый вид, который сейчас откроется перед глазами Тамары. Но перед ней открылась всего-навсего дверь в полутемный коридор. Она наклонила голову и вышла.
Она шла по длинному коридору, помахивая своим небольшим узелком, как обиженная, и не оглядывалась. Ковалев сморщился, заспешил за ней по лестнице, хотел ей что-то сказать, но что именно, не знал и лишь у самого выхода на улицу остановил за плечо. Тамара обернулась.
— Ты приходи, — сказал Ковалев. — Обязательно приходи. Я тебя буду ждать.
Они постояли друг против друга. Тамара опустила глаза.
— Ты никого не слушай, подружек разных вокзальных. Они наговорят… не слушай их, приходи…
Тамара кивнула и взялась за ручку двери. Дверь открылась. Ковалев отступил. В отделение энергично, с шумом вошел Яхонтов.
14
Счастье! Как верил в свое счастье Яхонтов этим солнечным воскресным утром!
Радостные предчувствия разбудили его раньше обычного. В окно уже било солнце, из широкой форточки лился на лицо приятно холодный взбадривающий осенний воздух.
Сразу захотелось крепко потянуться, заулыбаться, вскочить и действовать.
— Вставайте, граф, вас ждут великие дела, — вспомнил он чьи-то слова и засмеялся сказанной самому себе шутке.
Все радовало Яхонтова в это утро — и хорошая погода, и прогулка на работу пешком по чистому утреннему воздуху, когда так приятно зарядить себя бодростью на целый день. А вечером… Вечером он обещал быть у Надежды Григорьевны, поздравить ее. Он знал — там ему будет интересно. Да и почему он не должен идти? Только потому, что это может не понравиться Ковалеву? Но это, в конце концов, личное дело майора. Никто, кроме него, не виноват, что он стал ей чужим. И потом Ковалеву последнее время вообще что-то слишком многое стало не нравиться. Яхонтова в нем тоже многое не устраивает, но он всегда достаточно четко различал служебные и личные отношения и не валил их в одну кучу. Все служебные дела подлежат обсуждению только в стенах отделения. А вне этих стен майор ему просто безразличен. Кроме того, приглашала его она. И то, что Яхонтов пойдет на день рождения — пойдет, что бы ни случилось, он так обещал, — его тоже радовало, как радовали его в это утро и освещенные ярким солнцем дома, и праздничные лица прохожих, и даже то, что он будет весь день трудиться, когда все отдыхают. Потому что он чувствовал — он вступает в новую, быть может, самую интересную и счастливую полосу жизни.
Нет, это не было предчувствием счастья тихого, покладистого, мещанского — в достатке и спокойствии, в замкнутости; для Яхонтова, человека смелого, лишенного чувства успокоенности, такого счастья не было и быть не могло. Всю свою жизнь, сколько он себя помнил, он прожил в движении. Он отвергал, утверждал, преодолевал, добивался, побеждал и, конечно, иногда терпел поражения. Но поражения только закаляли, оттачивали и укрепляли его волю, удесятеряли его энергию. Он и в самую сложную полосу своей жизни, в то время, когда начались разные новшества, реорганизации ведомств и он был выбит из привычной сферы громких дел, кипучих расследований особо опасных антигосударственных преступлений, таких, как шпионаж, измена родине, пособничество фашистам, он оставался верен себе, не раскис, не разуверился в своих силах, по-прежнему занимался спортом, был бодр и полон энергии, как юноша, внимательно следил за новейшими достижениями зарубежной криминалистики. И хоть война, а потом напряженная работа так и не дали ему закончить вуз, он чувствовал себя в милиции на две головы выше всех своих сослуживцев по отделению, вместе взятых. Правда, последнее время на должности следователей в отделения стали присылать дипломированных мальчиков вроде Кудинова, но толку пока от них было мало, а возни с ними да неприятностей — хоть отбавляй.