— Ничего. Это все так… Иди. Жду тебя завтра. А с тобой… — он вошел в дежурную часть. — С тобой мне нужно поговорить.
— Да? Это о чем?
— Я смотрю, на тебя напал игрунчик…
— Это тебя не касается.
Ковалев дернулся к нему, хлопнул ладонью по барьеру:
— Нет, касается.
Курченко вздрогнул, забеспокоился.
— Бросьте вы!..
Следователь осмотрел Ковалева, его измученное, небритое лицо, его громадные стоптанные кирзовые сапоги с широкими голенищами.
— Все кричишь да стучишь? О чем нам с тобой говорить?
— Это мы уточним у тебя в кабинете. Один на один.
— Да? — Яхонтов встряхнул автоматической ручкой, расписался, завернул ее, убрал в карман. — Любопытно. Ну что ж, идем.
Ковалев посмотрел, как подчеркнуто спокойно вышел Яхонтов из дежурной части, нехорошо улыбнулся и пошел за ним.
15
Яхонтов уже не думал теперь, жаль ему или не жаль майора.
«Ко всему прочему он еще и нахал. Так орать на меня! — раздраженно думал Яхонтов. Он чувствовал — скучного объяснения не избежать. — Еще и в кабинете будет теперь буйствовать, отрывать от работы, черт бы его побрал. Все отделение на ноги поднимет своим голосищем, старый идиот!»
Они молча поднялись наверх, Яхонтов достал ключи, открыл свой кабинет, вошел. Ковалев вошел за ним, остановился. Яхонтов разделся, повесил плащ, прошел за стол, сел в кресло с львиными мордами, по привычке откинулся на спинку так, что кресло закачалось под ним да задних ножках, посмотрел на Ковалева. Тот стоял посреди комнаты.
— Ну давай, кричи или говори… Я не знаю, какое у тебя настроение. Но долго слушать не буду.
Ковалев, казалось, не обратил внимания на его довольно миролюбивый тон, подошел к столу и посмотрел ему прямо в глаза. Светлые, опушенные, как у многих блондинов, почти бесцветными ресницами, глаза Яхонтова смотрели снисходительно и не очень серьезно.
— Ну, что нового хотел ты мне сказать?
— Я хотел тебе сказать… — Ковалев опустил на стол свой большой кулак. Он смотрел Яхонтову только в глаза. — Я хотел тебе сказать…
Яхонтов покосился на большой волосатый кулак майора. Он побледнел, но смотрел все так же снисходительно-спокойно и не качался больше в кресле.
— Я хотел сказать тебе, что ты обнаглел! Если я отпускаю человека, — значит, я отпускаю. И при мне теребить его, хватать, тащить, — майор говорил медленно, с трудом подбирая нужные слова, — хватать и тащить — это наглость! Ты должен сначала разобраться, спросить, узнать… И вообще, кто тебе дал право упражнять свое остроумие на задержанных? Кто? Для тебя это смех, а для нее это слезы и горе!
— Ну, знаешь… Хватит. Я думал, что новое, а это все я уже слышал. Если я тебя не заметил за дверью, то я не виноват. А ее я как раз знаю, и знаю как заядлую бродягу. И не знаю, — возвысил голос Яхонтов, — из каких соображений ты ее отпускаешь. Я тебе не доверяю. И выслушивать твои проповеди о заблудших овечках в мои служебные обязанности не входит. Читай их ворам и бродягам. Может быть, они оценят твое красноречие. А я придерживаюсь соответствующих законов и буду неукоснительно придерживаться их впредь. И буду бороться со всеми и всякими нарушителями законов. Ты меня понял? И вообще у меня дел сегодня по горло. Лучше уйди. И еще советую тебе хорошенько подумать о своем положении и о жене. — Яхонтов хотел встать, открыть сейф, но еще раз укоризненно посмотрел на майора, покачал головой. — И что она в тебе нашла таком… Вчера сама мыла пол, одна убиралась, переставляла мебель… Ты хоть физиономию-то свою побрей сегодня… Хоть по случаю ее дня рождения. А то у тебя хватит… Пусти! — он привстал, отодвинул кресло и вставил ключ в сейф.
— Сядь! — рявкнул Ковалев и ударил кулаком по столу. — Не о жене! Сколько ты марьяжил ее прошлый раз?! А ведь знал, что отпустишь. Улик-то не было. Тебе было наплевать, что эта девчонка оказалась в чужом городе одна, оказалась без денег, без документов, голодная. Ты поступил по кодексу, по закону — не наскреб доказательств и выгнал из отделения: иди, мол, еще раз, дозрей до настоящего преступления, с доказательствами. И после этого ты спокойно спал, чистил ногти и был в хорошем настроении, веселился, шутил.
В дверь постучали. Ковалев отошел от Яхонтова:
— Ты…
Но Яхонтов перебил:
— Ах, я должен был взять эту подзаборную девку на свое иждивение, никогда не спать, не шутить, не улыбаться? — Он помолчал, безнадежно посмотрел в сторону, встряхнул головой. — Всех не пережалеешь, знаешь ли… Да и не нужно. Нам не о чем говорить, дорогой. Да и не стоит. Я никогда не испытывал припадочной любви к ворам и бродягам. Не о чем.