Когда Ковалев вошел в кабинет Трайнова, он прежде всего удивился Денисенко, который сидел за громадным столом вместо начальника и ожесточенно писал. Трайнов же прохаживался по кабинету вдоль своего стола, как человек рядовой и подчиненный: хозяин, мол, сейчас секретарь.
— Переписал? — начальник перегнулся через стол к Денисенко, прочитал бумагу и подписал.
Шумно вошли в кабинет Яхонтов, Кудинов, Курченко, Хлопова и несколько членов бюро. Они столпились в дверях и с трудом пробирались мимо Ковалева, севшего у самых дверей и загородившего ногами проход. Ему следовало бы пересесть, но он не шевельнулся. Яхонтов вошел первым, перешагнул через ноги Ковалева, энергично прошел к окну. Его удивило лицо Трайнова. Начальник был настроен на самый благодушный разговор. Еще больше удивил следователя Денисенко, которого он обычно не принимал всерьез и потому почти не замечал: Денисенко, эта тряпка, этот безвольный, нерешительный человек, глядел на него сейчас необыкновенно значительно. Непримиримо воинственно смотрел ему прямо в глаза Курченко. Поразила Яхонтова и Хлопова. Кудинов глянул на него как-то издали и смущенно отвернулся. Ни одного хоть сколько-нибудь непринужденного или просто скучающего лица не было в кабинете. Один Ковалев безразлично смотрел мимо всех.
Яхонтов почувствовал — сейчас должно произойти нечто важное, известное уже всем, но неизвестное и враждебное ему. Видно, всех уже успел обработать и подчинить себе Трайнов. Предстояло драться.
— Зачем вы меня вызвали? — резко спросил он Трайнова:
— Я? — Трайнов обернулся и скользнул по Яхонтову лукавым, удивленным взглядом. — Я не звал. Это он, Денисенко, тебя звал. А ты что, очень спешишь?
Денисенко нашел нужную бумагу, поднял голову и улыбнулся, как добрый доктор детям, которым он сейчас пропишет сладкую микстуру.
— Пристраивайтесь, товарищи. Всем удобно? — и когда все, кроме Яхонтова, скрестившего воинственно руки на груди, сели, секретарь рассказал о решении бюро: мол, бюро, с одной стороны, верит Яхонтову, а с другой стороны, оно не имеет оснований не верить и Ковалеву. А так как в этом деле речь идет не только о чести наших товарищей, но затрагивается и принципиальный вопрос — о профилактике, то партийное бюро поручает трем коммунистам — Кудинову, Хлоповой и Курченко — разобраться в споре и методах работы Ковалева и Яхонтова и во вторник на собрании доложить. — Кому неясно, товарищи? — закончил он. — Всем ясно? Слово имеет товарищ Трайнов.
Начальник посмотрел на собравшихся, секунду помолчал и покорно сказал:
— Как член бюро, я подчиняюсь, не могу не подчиниться его решению и потому приказываю вам, товарищ Яхонтов, передать дело Маркина и Бельского Кудинову для ведения следствия. Вот приказ. Передадите Кудинову дело сейчас, при мне. Больше не задерживаю.
Яхонтов увидел, как стали присутствующие выходить, и усмехнулся, взглянув на Ковалева.
«Только и всего?» — подумал Яхонтов, ему стало досадно на себя за свои страхи перед этими людьми, которые так и не придумали ничего более умного, чем принять позу объективных наблюдателей.
В кабинете остались только Денисенко и Ковалев.
— Ты, я смотрю, совсем нос повесил, — сказал Денисенко. — Эту историю с Маркиным все переживаешь?
Ковалев молчал.
Денисенко собрал со стола свои бумаги, сунул в свою сумку-планшет, подошел к нему, постоял рядом.
— И говорить не хочется… Это все устроится, Сергеич, поверь. Тут только нужно с правильной стороны подойти. Все будет в порядке. А ты мне вот что лучше скажи: сможешь ли ты на собрании выступить с дельным рассказом об опыте своей работы? В конце концов, крал Маркин или не крал — одна сторона дела. Но он ведь не один. Есть и другие Маркины. Мы должны и о них думать. Как хочешь, а обмен опытом, хорошим ли, плохим ли, мы должны уже провести хотя бы потому, чтоб не повторять уже сделанных ошибок.
Денисенко заговорил с Ковалевым о том, о чем сам Ковалев сейчас не мог ни слышать, ни думать спокойно и о чем, возможно, не вызвался бы с ним говорить сегодня один на один никто другой в отделении. Денисенко говорил медленно, тяжеловато, со вздохами и раздумьями, как бы беря часть тяжелых мыслей собеседника и на себя. И «история с Маркиным», которая казалась Ковалеву громадной, чудовищной и заслонила в его голове все, должно быть, оттого, что Денисенко говорил о ней так тяжело, нисколько не подлаживаясь, не высказывая Ковалеву своей дешевой уверенности, что Маркин украсть не мог, быстро уменьшалась до нормальных размеров и становилась на свое место. Ковалев молчал, слушал, испытывал облегчение и был благодарен секретарю и за его сочувствие, и за спокойствие, и за то, что он не высказывал уверенности в невиновности Маркина. Слушал и сам становился спокойнее, мудрее, выше того Ковалева, который возмущался, шумел и ругался вчера на собрании.