«Да, так вот и в жизни, — думал Ковалев. — Еще недавно холод и тучи и никого кругом, и вдруг тебя уже подталкивают прохожие, и в небе солнышко, да такое теплое, и совсем другим уже кажется мир».
Майор думал, что он уже поборол свое горе, отрезал напрочь больное место и жизнь пойдет на поправку. Все станет легко и просто, как легко ему дышится сейчас, в это хорошее утро.
Выходя от Хабибулина, которому он занес сапоги, Ковалев увидел впереди себя поклонника Степановой. Тот направлялся в отделение.
«Так. Значит, ко мне? Поговорим, поговорим, Виктор Аркадьевич!» — мысленно обрадовался Ковалев. Он улыбнулся, потер шершавый подбородок и, испытывая какой-то новый, особый, волнующий вкус к жизни, какой-то новый подъем, повернул обратно. «Поговорим, поговорим», — и засмеялся.
Ковалев шумно вошел в парикмахерскую.
«Что ж, что старый гриб, — пока брила знакомая парикмахерша, думал Ковалев. — И старые грибы нужны. От них дух в супе крепче».
Он посмотрел в зеркало и увидел там Ковалева, но другого, совсем не веселого.
— Освежить? — спросила парикмахерша обычно экономного майора.
— Освежай! — громче, чем нужно, засмеялся Ковалев. — Только быстро, — и зажмурился перед пульверизатором. А когда вытер лицо салфеткой и открыл глаза, из зеркала на него опять посмотрел другой Ковалев — насмешливо и с сомнением, как будто хотел спросить: «Храбришься?»
24
Раньше, при жизни мужа, появляясь под руку с Виктором Аркадьевичем у знакомых, Софья Ивановна говорила тем немногим, кто еще не был с ним знаком:
— Старый друг нашего дома.
Виктор Аркадьевич тепло улыбался Соне, с кротким поклоном называл себя. Ему приятно улыбались, крепко пожимали руку.
Потом, после смерти мужа, Степанова представляла Виктора Аркадьевича:
— Мой дорогой супруг.
И по тому, как уверенно, с удовольствием это сообщала, по уважительной улыбке, какой они награждали друг друга при этом, по тому, как Виктор Аркадьевич чуть наклонял голову, все видели, что он и Софья Ивановна завидная пара — они не только супруги, но и большие, хорошие друзья. И никому просто не приходило в голову углубляться в юридическую сторону их отношений — настолько привыкли их видеть всегда и везде только вместе. Да и Виктор Аркадьевич и Степанова настолько привыкли к такому положению, что, когда шли куда-нибудь, сами удивлялись — казалось, прожили жизнь рука об руку и он никогда не был женат, а она замужем — настолько это было теперь далеким и потерявшим всякое значение.
В своих отношениях с Виктором Аркадьевичем Софья Ивановна никогда не испытывала никаких затруднений, столь ясными, понятными и естественными представлялись они ей. Виктор Аркадьевич был для нее больше чем супругом или даже другом — его радостями, его интересами, его успехами жила Софья Ивановна. Она растворилась в его жизни настолько, что была бы вполне счастлива, если бы, возвращаясь домой, она не находила там неумолимого напоминания о своем неудачном замужестве, этой резкой, диссонирующей со всей ее теперешней жизнью ноты — Миши.
Ее сын словно нарочно, словно в насмешку старался как можно больше и чувствительнее напоминать Софье Ивановне о человеке, который загубил ее талант, не дав стать певицей. Мальчик то доставал отцовский китель и наряжался в него, то выволакивал откуда-то старую портупею, вешал через плечо и приставал к матери с расспросами, как она с ним познакомилась и за что полюбила, какие отец совершил уже в то время подвиги и сколько сбил самолетов, а когда она гневно одергивала сына — дерзил. Когда мать уходила и Миша оставался в квартире один, он развешивал по всем стенам фотографии и личные вещи отца, как в мемориальном музее, а когда она приходила и все сдирала, готовая выкинуть фотографии вон, он не давал, бросался на мать, скандалил, отнимал. Софья Ивановна выходила из себя, кричала, требовала, чтоб Виктор Аркадьевич вмешался и наказал Мишу, а когда Виктор Аркадьевич, повздыхав и покачав достаточно головой, принимался их успокаивать, обижалась, горячилась, говорила неприятные вещи и ему.
Виктор Аркадьевич несколько раз пытался мирить мать и сына. Человек благонамеренный и благожелательный, он пробовал объяснять мальчику, что для человека мало быть смелым летчиком, надо еще не пить водку, не портить жизнь близких своими причудами и многое другое. Софье Ивановне он со всей решительностью внушал, что, при всех недостатках, ее покойный муж в самом деле был заслуженным летчиком, героем, значит, и полезным человеком для общества. Конечно, искусство выше, но ведь кто-то должен и защищать страну. Но Миша желал видеть отца только безгрешным героем-летчиком, перед которым преклонялся весь полк, ругал мать, грубил Виктору Аркадьевичу. Тот, в свою очередь, обижался — ведь он относился к мальчику терпимо и желал ему только хорошего, удивлялся его невоспитанности. Софья же Ивановна немедленно говорила: