Могли ли они жить друг без друга? Был бы он таким известным, почти знаменитым без нее, без этого взбадривающего хмельного напитка, без ее любви?
Софья Ивановна от гнева не могла даже плакать.
«И за все это — сожительница, любовница!.. Оскорбления, опека, позор? Потерять то немногое, что еще осталось, — честь матери? Чтоб каждый мог в меня камень бросить? Ну нет, дорогой Виктор Аркадьевич, вы еще сами не понимаете, что я для вас такое! Что такое для вас мой дом! Но вы поймете, поймете… Я вам объясню!»
А Виктора Аркадьевича начинало не на шутку раздражать глупое положение, в котором он был вынужден сидеть на диване и ждать.
«Это, однако, уже ни на что не похоже… Может, все-таки пойти успокоить, утешить? Нет, это хуже. Чего доброго, расплачется, и надолго».
Он уныло посмотрел на окно и удивился. Миша стоял за занавеской, опершись руками о подоконник, и смотрел в темное окно. Он так задумался и стоял так неподвижно, что тюль занавески почти не шевелился.
«И этот в горьком раздумье, — усмехнулся Виктор Аркадьевич. — Та на кухне смотрит в окно, этот здесь. Как все это тяжело, неприятно, однако!»
— Миша… — сказал Виктор Аркадьевич. Он пошевелился, подавил вздох. — Э…
— Что? — Миша выбрался из-за занавески, остановился перед артистом и уставился в пол.
— Ты почему не ложишься спать? Уже поздно, — сказал Виктор Аркадьевич тем скучающим голосом, каким он всегда разговаривал с детьми.
Миша не ответил, подошел к своей кровати и снял одеяло. Потом, присев, начал расшнуровывать ботинок.
«Как он вырос! — Виктор Аркадьевич смотрел на мальчика. — Не отвечает… Нет, надо заняться его воспитанием, а то, чего доброго, станет законченным хулиганом».
— Миша. Э… — Виктор Аркадьевич поколебался. — Будь добр, подойди, пожалуйста, и сядь около меня на диван. Мне бы хотелось с тобой поговорить.
Миша посмотрел на артиста, зашнуровал ботинок, подошел и сел рядом с ним. Он заложил руки между колен и, глядя вниз, ждал, что ему скажут.
— Что-то ты, братец, какой-то странный? — внимательно разглядывая его, сказал Виктор Аркадьевич и поправил золотые очки. — Невеселый какой-то… Ну что ты уставился в пол? На нем ничего не написано. Это неприлично, когда с тобой беседуют.
— А куда же мне смотреть?
— Как это куда? — Виктор Аркадьевич почувствовал досаду, что так неумело начал важный разговор. — Я же с тобой разговариваю. Значит, ты должен смотреть на меня. Ведь я не поворачиваюсь к тебе боком, когда ты ко мне обращаешься.
— А я к вам и не обращаюсь никогда.
— Не груби. Впрочем, не в этом дело. Как ты, очевидно, уже заметил, у нас с тобой сложились не совсем здоровые и, я бы сказал, э… не вполне нормальные отношения. Эти отношения, мне кажется, следовало бы соответствующим образом изменить. Как ты находишь?
— Чего? — переспросил Миша.
— Ты согласен, что нам следует разрядить наши отношения? — все более досадуя на себя, спросил Виктор Аркадьевич. — Так сказать, облегчить… Или тебе нравятся отравленные отношения, и ты хочешь отравлять их и впредь?
— Ничего я не отравляю, — сердито засопел Миша, — чего вы ко мне пристали?
«Как он похож на отца! — поморщился Виктор Аркадьевич. — Та же манера говорить. Даже неприятно».
— Грубиян ты, братец, вот что я тебе скажу! — И Виктор Аркадьевич подумал: как это хорошо, что у него нет детей!
В комнату шумно вошла Софья Ивановна.
— Ложись спать, — приказала она сыну. — Завтра поговорите. А вас, Виктор Аркадьевич, очень прошу больше не затрагивать с моим сыном подобных тем.
— Вас? — он посмотрел на Соню, насмешливо пожал плечами, встал с дивана. — Признаться, не ожидал такого неожиданного обращения. Может быть, мне вообще лучше уйти?
— Может быть… — ответила она сухо.
Виктор Аркадьевич вспыхнул, сделал угрожающий шаг к двери и оглянулся на Софью Ивановну. Она не обернулась, смотрела, как Миша раздевается и ложится спать. Виктор Аркадьевич остановился.
— Соня!.. Я же люблю тебя, Соня. Зачем ты так? Ведь если я сейчас уйду, я больше никогда не смогу переступить порог этого дома… Ты знаешь это. Давай лучше обсудим все это, решим. Прошу тебя!..
Она обернулась к Виктору Аркадьевичу и горячо сказала:
— Что же с вами обсуждать? С посторонними семейных дел не обсуждают. Удобно ли вас беспокоить?
— Соня, к чему это все?.. Ты же знаешь, как ты мне дорога. Зачем? Не лучше ли поговорить, обсудить все, взвесить?
— Что же говорить? Тут не слова нужны, тут нужно ваше решение… Впрочем, — она оглянулась на сына, — можно и поговорить и взвесить. Но на кухне. Здесь мы ему помешаем спать. Поздно…