— Ну знаешь, Ковалев!.. — Скорняков привстал из-за стола и повертел головой, как будто ему стал тесен ворот рубашки. — Это тебе так не пройдет.
— Не угрожай! — вспыхнул Ковалев.
— Товарищи, товарищи! — забеспокоился Бокалов. — Давайте беседовать более парламентарно. А то этак у вас до стрельбы, пожалуй, дойдет, — улыбнулся он.
— Кражи не было, ты знаешь! — возмутился Ковалев.
— Нет, я не знаю. По документам этого не видно. А твои заверения к делу не подошьешь и не дашь никому на подпись.
Бокалов не переставал удивляться этому странному отделению, где все, вместо того чтобы, как это обычно принято, представлять положение дел в лучшем свете, делают наоборот и выкладывают комиссии все самое скверное.
— Товарищ майор, присаживайтесь и расскажите комиссии об этом деле.
Ковалев сел и, не глядя на Скорнякова, как умел, стал рассказывать о Степановой.
— Делать теперь обыск, производить изъятие, вызывать, допрашивать — просто глупо, — закончил он. — Оскорбим людей и все разрушим.
— Теперь… Теперь, конечно, глупо, — зло согласился Скорняков. — Сразу надо было делать! Как теперь Романову объяснить? Или предложишь заявление скрыть?
— Очень просто, — сказал Ковалев. — Миша принесет часы домой. Степанова напишет второе заявление с просьбой прекратить работу по первому заявлению. Романов это переживет. И ты тоже. Ничего страшного.
— Тебе — конечно!
— И тебе.
— Ну да, когда-то он их принесет, да и принесет ли вообще, и будет ли еще свадьба… Не тебе, а мне влепят выговор, если дворник часы не вернет. Мне, товарищ Ковалев. А я и так за тебя выговор получил. Может, хватит?
— Да глупо же изымать часы. Артист любит Софью Ивановну. Это проверено. Не любил бы — стал открещиваться или сбежал бы. А он ищет сближения с мальчиком. Он любит, и раз любит — найдет. И мешать им сейчас глупо. Глупо, пойми ты! Это же формальность, никому не нужная, для одной отчетности. Канцелярия.
— Ты такую демагогию брось! Не будь этой самой канцелярии, у нас бы давно про всякую ответственность забыли. Не подрывай законов. Яхонтов правильно тебе сказал.
— Твой Яхонтов, ты сам знаешь кто…
— Я знаю и другое: в своей работе он отсебятины не порет. И не его, а тебя пока ездят проверять. Если преступления не было, ты не мог, как положено в таких случаях, вернуть Степановой заявления? Не мог официально предложить ей взять заявление обратно?
— Да! Не мог! Потому что вернуть ей заявление и показать ей нашу незаинтересованность в опеке, сыграть отбой — преступление! Мы сейчас обязаны глаз с них не сводить! Держать их под угрозой опеки до конца, до тех пор, пока в семье у них все окончательно не встанет на свои места. И пусть мне грозят десять выговоров, я заявления ей не верну!
Бокалов только снисходительно покачал головой.
— Товарищи… Товарищи! Можно обсуждать, можно спорить, но не в таком же кулачном тоне! Точка зрения Ковалева комиссии ясна. Ваша — тоже. Комиссия обсудит, сделает выводы. Как вы, товарищ Ковалев, планируете свой день?
Ковалев кратко доложил о Тамаре.
— Да, я думаю, ЦК поможет, — согласился Бокалов. — До свидания. Поезжайте. Ведь мы не увидимся сегодня больше? — он вежливо улыбнулся Ковалеву. — Да, и вот еще что… Оставьте нам ключи. Комиссию очень интересует ваш стол и сейф.
Ковалев вспыхнул, взглянул на Бокалова, на Скорнякова, опустил руку в карман.
— Там есть частные письма. От таких вот Тамар. Прошу вкладывать в те же конверты, не перепутать.
Не глядя на них, он положил ключи на стол и вышел.
29
Скорняков разглядывал блестящее колечко с ключами и возмущался. Даже при комиссии подчиненные говорят ему «ты» и пререкаются с ним. Собственно, сам Скорняков в таком откровенном товарищеском разговоре не видел ничего плохого, если бы присутствовали при этом только свои. Но милиция — это милиция, организация, где действуют армейские уставы и где приказ начальника есть или по крайней мере должен быть законом для подчиненного. Ведь комиссии же гораздо проще усмотреть в пререканиях анархию, нетребовательность Скорнякова к подчиненным, обвинить его в развале дисциплины оперативных работников и именно это сделать корнем всех зол, чем серьезно проанализировать то положение, в какое оказалась поставленной милиция в последнее время разными путаными указаниями, и высказать это высшему руководству. Человек ума практического, Скорняков вовсе не идеализировал Бокалова на этот счет, несмотря на его интеллигентное лицо и вежливую полуулыбку.
В свою очередь, Бокалов достаточно ревизовал отделений и не обманывался относительно этих соображений Скорнякова, прекрасно понимая его.