— Товарищ Романов, я нахожу, — Кудинов взволнованно, очень сильно произнес это «я нахожу», — что Маркин находится третий день под стражей без достаточных оснований. Я считаю такую меру пресечения неправильной. Вы согласны, или я вынужден буду писать…
— Да-да, — поспешно перебил Романов. Он представил себе, как бы трагически сейчас выглядел, если бы не послушался осторожного совета Денисенко. — Да-да. Обязательно! Немедленно! Отпускайте!
Кудинов посмотрел, как Романов быстро выбежал из комнаты к Маркину, остановился перед ним, разглядывая. Он и остальные вышли за помощником прокурора.
— Подписал? — улыбнулся Кудинов Маркину. — Вот и все. Теперь можешь идти домой. И не беспокойся. Скажи родным, чтоб не тревожились и тебя не ругали. Я сам вечером к ним зайду и все объясню. Курченко, проводите его и пригласите сюда свидетеля Яхонтова.
— Всегда рад, — засмеялся Курченко.
— Ничего… Не надо! Я сам… сам за ним схожу! — Романов сорвался с места и исчез за дверью.
Все переглянулись. Романов действительно был забавен. Курченко приоткрыл дверь, всем подмигнул:
— Послушаем. Сейчас должен быть небольшой шум.
34
Романов был помощником прокурора по надзору за милицией. Но прокурор уже больше месяца болел, и Романов его замещал. Ошибки работников милиции никогда не удивляли и не раздражали Романова. Они казались ему естественными и неизбежными. Он снисходительно учил работников отделений уму-разуму, вскрывал ошибки и разъяснял. При этом лицо помощника прокурора по надзору за милицией ясно показывала, что только он один постиг тот истинный, высший смысл законов, до которого не доросли те, за кем он поставлен надзирать. Единственным человеком в отделении, способным более или менее подниматься на какую-то высоту юриспруденции, Романов считал Яхонтова и любил с ним порассуждать, поспорить о разных казусах. Увлеченный спором с Яхонтовым, он часто переходил с ним на «ты», стукал себя по коленке, подскакивал и, доказав свое, весело потирал руки. Работники отделения считали Романова не ахти каким умным человеком, но зато справедливым и, главное, хорошо знающим свое дело. С ним сработались, уважали его как знатока законов, поражались его памяти. Романов без затруднения цитировал любую статью со всеми дополнениями и изменениями, которых в нашем уголовном кодексе превеликое множество. Многие верили в его непогрешимость, но сам он верил в нее больше всех. И вдруг он, Романов, ошибся! Да и дело-то совсем не принадлежало к казусам. И как ошибся!..
Слушая допрос Маркина, он непрерывно курил, прикуривая одну папиросу от другой. Легко сказать — отменить собственную санкцию! А межведомственное совещание? Узнает весь район! Как же теперь он сможет осуществлять надзорность после такого неслыханного скандала?
У сидевших в тесной комнате от табачного дыма начинало першить в горле. Скорняков первый не выдержал: сдавленно чихнул и закашлялся. Романов извинился, бросил папироску в урну, но тут же забылся и машинально закурил новую.
— Послушайте, если вам не жаль себя, то пожалейте нас и потолок, — мягко сказал ему Бокалов. — Нас здесь пятеро, мы отцы семейства. Пощадите!
— Да-да, — согласился Романов. — Простите. — Он заложил руки за спину и, морща загорелую лысину, заходил взад-вперед по комнате.
Бокалов переглянулся с Денисенко и Скорняковым.
Все невольно заулыбались, и, когда Романов снова закурил, никто уже ничего не сказал.
«Нет, это черт знает что!.. Заставлять столько напрасно пережить мальчишку и его родителей! Обрадовался, не дослушал, помчался! Мало того, что сам ошибся, еще и меня ввел в заблуждение. Не мог же я, в самом деле, предвидеть звонка! С поличным!» — негодовал Романов.
35
Очередная «симфония» у Яхонтова была в разгаре. Допрашивал он, как обычно, один. Раскачиваясь в мягком кресле с львиными мордами, Яхонтов допрашивал незнакомую Романову женщину в платочке. Она сидела, наклонив голову, и прижимала к себе грудного ребенка, завернутого в синее одеяльце. Яхонтов был так увлечен, что не слышал, как раскрылась дверь. Он изогнул дугой свою светлую бровь, искоса с удовольствием взглянул на женщину.
— Ну?
Она подняла голову, и Романов увидел ее некрасивое после родов лицо с крупными веснушками на лбу. Это было лицо крестьянки, недавно переехавшей в город и еще не привыкшей к новой жизни. Она прижала ребенка еще крепче к себе и ничего не сказала.
— Что молчишь? — наблюдая за ней, спросил Яхонтов. — Значит, не хочешь говорить, куда твой муженек спрятал краденые стельки? Ладно, что ж, сами найдем. Я ведь только твою честность проверить хотел. Муженек твой сидит, и тебя посадим, раз ты такая… раз ты сообщница. Думаешь, рука дрогнет? Мне вот только малютку твоего жалко. — Яхонтов привстал, перегнулся через стол, приподнял уголок одеяла, заглянул в лицо ребенку. — Агу! Какой славный… Мальчик?