Взгляд следователя прошелся по рядам, остановился на проходе между креслами.
Яхонтов увидел сгорбленную спину майора, подходившего к своему месту. Он вспомнил его жену и умолк.
Яхонтов уважал Надежду Григорьевну. Он не понимал, как она, по-своему замечательная женщина, могла быть женой такого человека. Яхонтов сочувствовал ее неудаче в жизни. Сейчас он представил, как тяжело она воспримет новый удар, — мало ей было прежних служебных падений мужа. Так теперь он может лишиться и этой работы…
Яхонтов молчал. Стало очень тихо. Было слышно, как, неловко задевая всех в тесном проходе, Ковалев никак не может пробраться к своему креслу. Следователь видел перед собой внимательные, настороженные, ждущие лица.
Он встряхнул головой и, стараясь не смотреть на Ковалева, сказал:
— Сегодня, в три часа дня, Маркин и Бельский арестованы в частной квартире в момент совершения кражи с подбором ключа.
Ковалев подходил к своему креслу. Он вздрогнул, остановился, медленно обернулся, сделал шаг к трибуне.
— Ложь! Провокация! — хрипло выкрикнул он.
Около майора зашумели, повскакали с мест. Все смешалось.
4
Когда все сели и успокоились, Ковалева в проходе уже не было. Он или сел, или вышел. От его оскорбительных выкриков у Яхонтова звенело в голове и кривились губы. Он смотрел на лица товарищей и никак не мог продолжить — лица эти стали теперь холодными, враждебными. Яхонтов был потрясен.
«Неужели не понимают? — изумлялся он. — Неужели даже присутствие комиссии не помогает им понять? Это же не работа! Это же анархия! Так скоро черт знает до чего можно дойти!»
Только когда Яхонтов отыскал глазами в зале трех членов комиссии из управления, он взял себя в руки и смог говорить, мысленно как бы обращаясь к их авторитету.
— Маркин и Бельский задержаны Сафроновым при постовом и двух посторонних свидетелях. Ковалев может кричать и топать ногами сколько угодно, но при свидетелях провокация невозможна. Кроме того, при этом присутствовал я. И если раньше Ковалев прикрывался улыбкой наивного добродушия, то сегодня на собрании он показал свое настоящее лицо. Вчера он сообщил двум свидетелям по делу Алиева, укравшего радиолампу, что этому преступнику угрожает исправительно-трудовая колония, и отговорил их давать изобличающие показания, а затем сообщил это Алиеву и его родителям до допроса. Огласив служебную тайну и таким образом сорвав все следствие по делу Алиева, Ковалев совершил должностное преступление, попадающее под признаки девяносто шестой статьи. Больше того, когда я указал ему на это, Ковалев не только не признал себя виноватым, он даже поставил себе это в заслугу. Изволите ли видеть, если бы не он, ангел-хранитель Ковалев, то суд бы направил Алиева в исправительно-трудовую колонию, что противоречит здравому смыслу и даже интересам государства! Как известно, советский суд, вынося приговор, руководствуется советскими законами. Что же, по Ковалеву, выходит, что наши советские законы неправильны и противоречат интересам государства?!
Яхонтов говорил, полагаясь на силу логики. Он старался быть последовательным, спокойным, объективным, однако, увлекаясь, невольно повышал голос.
— Поступок Ковалева далеко не пустяк. Во-первых, Алиев не такое уж безобидное дитя, каким представляет его здесь Ковалев. Ему не тринадцать, а скоро будет пятнадцать. Он почти с меня ростом. Во-вторых, украв лампу, он сшиб с ног сотрудницу, которая пыталась его задержать, на допросах держал себя вызывающе и нисколько не чувствовал себя виноватым. Кроме того, его папаша, вызванный мной, когда я пытался выяснить причины такого поведения его сынка, встал на его защиту и, вместо того чтоб осудить преступное поведение сына, обругал меня. Не нужно объяснять, что вырастет из Алиева при таком отношении к нему родителей, если его не изолировать. В-третьих, если бы этот Алиев в самом деле был бы наивным ребеночком, который не понимает, что делает, то умиляться здесь решительно нечем, ибо каждый преступник начинает жизнь милым, наивным и беспомощным дитятей, но потом, когда он вырастает и превращается в заматерелого бандита или убийцу, его жертвам от сознания этой истины не бывает легче. Каждый преступник начинает с того же — крадет мелочь. И именно потому, что эту кражу принимают за мелочь и прощают, как в данном случае, он крадет больше. Если после такой «мелочи» и это сходит, он наглеет и грабит. Потом убивает. Тут уж после такой «мелочи» приходится в назидание другим применять крайнюю меру… В-четвертых, такой поступок у Ковалева не единственный. Здесь система. Я не знаю ее корней, но Ковалев систематически расшатывает дела. Он изо дня в день бубнит, что сажать за совершенные преступления всех не нужно, наши законы ему кажутся неоправданно суровыми. И потому мы, видите ли, не должны подходить «формально», то есть, иначе говоря, должны смягчать обвинения, подводить их под признаки статьи, предусматривающей более мягкие либо условные санкции. А когда я ему объясняю, что милиция только административный орган власти, от которого требуется одна беспристрастная объективность; мы не суд и решать судьбы людей неправомочны, он обвиняет нас в бездушии, потере здравого смысла, обзывает бульдогами…