— Прежде всего, партийная организация не высказала своего мнения, — раздраженно сказал Бокалов. — Пусть выскажется она, а потом будем решать мы с вами.
— С нами? Ну-ну…
37
«Да, они все трое будут счастливы — и Виктор Аркадьевич, и Степанова, и Миша. У них еще все впереди… А я? Надя? Мы?..»
Разговор с Виктором Аркадьевичем всколыхнул все то, о чем так упорно старался не думать Ковалев последнее время. Всколыхнул так, что не думать он больше не мог. Появилось мучительное чувство обиды. Ну почему, почему он не может быть счастливым рядом с Надей, почему он не имеет права на уважение собственной жены? Чем он, Ковалев, хуже этого певца или ниже его по положению? Ведь он, Ковалев, учит певца жить, создавать семью, воспитывать ребенка, а не наоборот! Неужели только потому, что у него теперь «не те звезды» на погонах и не тот оклад? Так ему, Ковалеву, плевать на оклад, он никогда не работал ради денег или чинов, наград. Плевал он на все это. Он, может, сейчас впервые чувствовал себя на своем месте, занимался тем самым своим делом, которое искал для себя всю жизнь. И, может, именно сейчас он счастлив по-настоящему, по большому счету, именно потому, что нужен людям именно такой, какой он сейчас есть. Он, может, незаменим в отделении в своей теперешней роли гораздо больше, чем этот певец в Большом театре, и гораздо нужнее здесь, чем тот — там!
И, как всегда, мысли о жене тянули за собой другие, еще более неприятные — о женщинах вообще, о многих женах, судящих о своих мужьях по тому окладу, какой они приносят домой, по диплому, должности и бог знает еще каким другим самым поверхностным признакам, не давая себе труда за целую жизнь даже вдуматься в подлинный смысл служебной деятельности своего супруга. Сколько он перевидал на своем веку семей, основанных только на личной верности или любви к детям, при полном равнодушии супругов к внутреннему миру друг друга, причем считающих это даже нормой! Сколько таких семей создается еще и теперь!
«Даже я… мы… — гневно думал он. — Ведь если бы мне на фронте оторвало ногу, выбило бы глаза или искалечило, Надя с гордостью ухаживала бы за мной всю жизнь, никогда в жизни бы не сказала ни одного резкого слова, ни одним поступком не сделала бы мне больно. А вот здоровому, полному сил и нашедшему наконец себе дело по душе — такому мне она считает себя вправе мешать, не уважать моих желаний и взглядов, оказывать давление… Ну почему, почему, когда я наконец чувствую себя счастливым, на своем месте, она считает возможным и чуть ли не нормой отравлять мне жизнь своими претензиями и мелочными рассуждениями, сводить на нет все радости? Какая странная логика, какая жестокая нелепость!»
Ковалев думал, возмущался, негодовал. Сильные чувства требовали таких же сильных и решительных действий. Но каких? Этого Ковалев не знал. Он мучился, думал, не мог ничего придумать и… мучился еще сильнее.
К счастью, служебные неприятности иногда имеют и свою целебную сторону. Громкий разговор со Скорняковым, беседа с Бокаловым, наконец, вопрос о его бумагах, проверка сейфа — все это отодвинуло семейную проблему на дальний план, лишь прибавив злости.
Сдав ключи, Ковалев вышел в коридор, одернул кобуру и крикнул Тамаре:
— Едем!
— А куда пошлют? На целину? Или обратно? — спросила Тамара, едва поспевая за майором по лестнице: — Я обратно не поеду.
— Что значит «не поеду»?
Ковалев взял ее за руку, как непослушного ребенка, потащил за собой, но спохватился: ведь Тамара не Яхонтов и не Скорняков. Она даже не Бокалов и ни в чем не виновата. Какое же он имеет право срывать на ней зло?
— Ты не волнуйся, все хорошо будет, — успокоил он ее. — Главное, не надо хныкать, унывать. Надо ехать туда, куда тебя направят. Это теперь единственный умный выход из твоего положения. И как это тебе ни неприятно, а если придется ехать в Харьков, то надо пока ехать туда. Про Петра твоего там никто не знает, — улыбнулся он. — А если и узнает — невелика беда! Не вечно же теперь из-за него без паспорта жить, правда?
Тамара кивнула и засмеялась. Потом весело забежала вперед, заглянула ему в лицо и спросила:
— А как у вас? Она все поняла? — и, не дожидаясь ответа, обрадовалась: — Я же говорила! Я знала: она поймет! Она такая! Ой, дядечка Ковалев, расскажите. Хоть кусочек. Она очень обрадовалась, да?..