Ковалев взял ее за плечи. Глаза его погрустнели на секунду, но он быстро справился, улыбнулся.
— Напишешь? Или с глаз долой — из сердца вон?
У Тамары задрожали губы. Она замотала головой и все смотрела, смотрела в лицо майору. Он улыбался, а глаза у него были грустные. Как будто думали глаза совсем о другом.
— Ну, лети. Плакать не надо. Все хорошо. И будет у тебя еще много счастливых встреч… Ну что тебе сказать еще? Ты, главное, от людей не замыкайся. Держись за людей. Ты дружи с ними. Не с одним, не с двумя, а вообще со всеми… Поняла?
Она улыбнулась, кивнула. Он легонько оттолкнул ее от себя.
— Ну, лети — лети в новую жизнь!
Тамара крепко стиснула в руке записку, толкнула дверь и быстро, чтобы не заплакать, перебежала улицу. Через большие стекла в дверях Ковалев увидел, как она ловко, как мальчишка, увернулась от автомобиля, взмахнула последний раз узелком и затерялась среди прохожих.
Ковалев долго стоял у дверей, смотрел вслед ушедшей от него девушке, должно быть пропавшей из виду теперь навсегда. Все ли он ей сказал? Все ли она поняла?
Он вернулся в приемную, там помог набросать письмо вслед ей. И уже потом, в троллейбусе, когда письмо было отправлено и он остался один на один со своими мыслями, он никак не мог избавиться от какого-то странного чувства потери. Он не понимал. Что же случилось? Одной хорошей судьбой стало больше, он должен радоваться, а не грустить. Почему же ему так нехорошо? Сколько у него было уже таких вот Тамар, Маркиных, Миш, Викторов Аркадьевичей! И в каждого он вкладывал столько же, сколько в нее. Он всех их любил одинаково. Все они потом так или иначе уходили из его поля зрения, пропадали и даже письма писали не всегда. А тут тоска, чувство пустоты… Что же он потерял вместе с Тамарой? Кусочек человеческого тепла? Наивную веру в силу Хозяйки Медной горы? Или просто испугался одиночества, как Виктор Аркадьевич?
Темнело. В отделении делать было сегодня нечего. Да и просили его очень понятно не приходить. Он прошел медленно по бульвару, постоял, присел на скамейку.
Солнце скатилось с неба куда-то за дома и светило через крыши вдаль, забыв улицы. Бульвар погрузился в холодный, сырой осенний сумрак. Деревья стояли без листьев, казались голыми и обломанными. Опавшая листва побурела и на еще зеленой траве казалась чешуйками разъедающей газоны ржавчины.
Ковалев сидел, смотрел, как торопливо проходят по бульвару редкие прохожие, совсем не склонные созерцать грязь и запустение. Один прохожий оглянулся на Ковалева. И он вдруг понял всю нелепость такого вот сидения, когда надо что-то делать, когда надо говорить и убеждать, всю нелепость, ничтожность ссор с женой, с человеком, с которым они прожили целую жизнь и теперь никак не желают понять друг друга. Он возмутился, поднялся и быстро пошел. Он не знал, что надо делать и что он сейчас сделает, но знал — делать надо, необходимо. Иначе грош ему, как человеку, цена!
Ковалев сначала просто пошел, потом подумал, пошел обратно — к станции метро — в другую сторону было ближе. Потом он решил, что метро — это непростительно долго, и взял такси. Он поехал к жене прямо на работу.
«Ничего. Не уйдет. Еще застану! — подгонял он себя. — И поговорим!..»
Но в интернате, в кабинете жены, возилась уборщица, гремела ведром и щеткой. Она удивленно посмотрела на него.
— Ну куды… Куды!
— Жена где?
— Какая еще жена? Здесь директор. Ай ослеп? — и уборщица указала ему на табличку.
Ковалев рассердился.
— Вот она и есть моя жена. Куда она делась?
Уборщица, видимо, не очень поверила, оглядела его плащ, кепку, но на всякий случай объяснила:
— С полчаса как ушли. Военный такой заходил, — и стала с удовольствием показывать, какой высокий да представительный был военный — не чета Ковалеву.
— Цветы ей принес. Во-о!..
— Вася? — перебил Ковалев. Но уборщица ничего определенного не могла сказать, показывала, какой громадный был букет, болтала, не могла остановиться.
Ковалев не дослушал, сбежал с лестницы, поехал домой. Там, должно быть думая, что теперь все зависит только от его быстроты, он перевернул шкаф, выгреб содержимое, нашел старую записную книжку и позвонил.
— Привет. Жена у тебя? Жалуется?
Вася очень обрадовался его звонку, стал его расспрашивать, что с ним такое случилось, почему вдруг он спрашивает о ней. Ковалев улыбнулся, разом успокоился.
— Да нет, ничего… Просто соскучился…