Яхонтов устало улыбнулся, передохнул. Слушали его очень внимательно.
— Первая мысль, которая приходит Ковалеву в голову, когда он видит перед собой преступника, это как бы не дать его привлечь к ответственности. Он без конца толкает нас на путь подмены точно обозначенных законами санкций разными душеспасительными беседами, старается превратить нас, милицию, в крыловского повара, который все разглагольствует, пока кот Васька ест жаркое. В своей ревизии законов товарищ Ковалев забыл известное высказывание Ленина о том, что у нас диктатура пролетариата и она предполагает действительно твердую и беспощадную в подавлении как эксплуататоров, так и хулиганов революционную власть. Он забыл, что преступник есть прежде всего продукт безответственного попустительства, что преступник есть преступник именно потому и только потому, что надеется на свою безнаказанность. Никаких других корней, ни социальных, ни экономических, в нашем социалистическом обществе преступники не имеют. Вот почему органы дознания и следствия своей работой должны убедить каждого потенциального преступника в том, что он неизбежно будет найден, изобличен и наказан. Именно в этом смысл существования милиции, в этом смысл нашей работы!
Яхонтов устал от напряжения. Он помолчал. Выступление становилось слишком длинным, начинало утомлять и его и слушателей.
— Таким образом, — поспешил отчеканить свою главную мысль Яхонтов, — на партийно-комсомольском собрании, вместо того чтоб открыто и честно признать свои заблуждения, Ковалев, по существу, осмелился открыто призвать к нарушению социалистической законности, едва прикрывая этот призыв лозунгом профилактики и борьбы с формализмом. Он делает это потому, что ни разу не встретил серьезной критики ни со стороны товарищей, ни со стороны руководства. Странная позиция по отношению к товарищу, который преднамеренно забывает, что только страх перед неотвратимостью наказания может сдержать преступника! Когда преступник вышел на большую дорогу, петь песни ему смешно и непростительно, тут нужно власть употребить! Именно для того и создана милиция — употреблять власть, данную ей народом. Мы все за профилактику преступлений. И мы все знаем — только неукоснительное наказание за каждое отдельное преступление снижает кривую преступности в целом. И не душеспасительные беседы, а неотвратимость достаточно сурового наказания — вот лучшая профилактика. Ни один преступник не должен миновать наказания — вот наша задача. И мы обязаны обеспечить ее выполнение любой ценой. Вот почему мы должны, как это нам ни неприятно, но мы должны со всей твердостью заявить Ковалеву: его теперешние взгляды и поступки несовместимы с работой в милиции.
Уже заканчивая выступление, Яхонтов увидел начальника отделения. Трайнов сидел в шестом ряду и что-то быстро писал в блокноте. Денисенко вопросительно посмотрел на Трайнова, а когда следователь умолк, обернулся к Яхонтову.
— Вы уже высказались или будете говорить еще? — спросил он тем тоном, в котором одинаково трудно уловить как сочувствие, так и осуждение.
Яхонтов был недоволен собой.
— Да, я кончил, — устало и раздраженно ответил он и, сходя со сцены, услышал, как Трайнов вырвал из блокнота листок. Он заметил скомканную бумажку, запорхавшую по рядам от Трайнова к сцене.
«Сам начальник будет говорить? — удивился он. — Значит, задело? Получилось? Интересно, спасая себя, и его возьмет под защиту или отмежуется и добьет Ковалева?»
— Кто еще хочет выступить? — привстав, спросил Денисенко. Ему передали записку от Трайнова. Денисенко развернул, прочитал и опять спросил: — Никто не просит слова? Трудно сразу собраться с мыслями?
«Что же скажет Трайнов? Как отнесется он? — ждал Яхонтов. — Добьет? От этого человека всего можно ждать…»
— Я понимаю, по затронутому товарищем Яхонтовым вопросу выступать без подготовки трудно. Тут поступило такое предложение: поскольку желающих выступать нет и поскольку многих ждут и дела и посетители, то не комкать, а перенести обсуждение на вторник или среду. Час объявим особо. Кто возражает, прошу поднять руки.