Да! Щедры на любовь дети! Про любимого учителя они знают все. Знают о нем гораздо больше, чем взрослые…
«А что, если действительно взять класс? — подумала она. — Вот бы он обрадовался». Он бы непременно сказал — взять! Немедленно! И засмеялся бы над ее нерешительностью… И тут же испугалась: он теперь ничего не скажет. Он не обрадуется за нее! Не засмеется над ее нерешительностью. Никогда.
«Как же так? Нет, это неправильно! Он не имеет права! Этого не должно быть! Я должна поговорить с ним… Объяснить!»
Надежда Григорьевна с горькой досадой подумала, как легко, как необыкновенно легко живется на свете ее мужу, таким, как он. Такие никогда себя ни в чем не сдерживают. Захотел работать оперативником, махнул рукой на нее, на мнение людей и пошел. И улыбается, ходит себе довольный. Захотел — оскорбился, хлопнул дверью, ушел — и как не жил с ней двадцать лет! А каково ей? Ей вот тоже — хочется взять класс… Но она директор, помнит об этом, понимает, что не может поставить себя в один ряд с другими педагогами, уравняться с ними. Как же она тогда сможет распекать их за низкую успеваемость класса, если сама может оказаться в их положении, будет обсуждаема на педсоветах, сама может оказаться быть вынужденной выслушать их замечания или неудовольствие, пусть глухое, но высказанное вслух? Как же сможет она тогда управлять огромным коллективом?
В который раз подумала она, как сложна, как противоестественно тяжела жизнь, насколько трудно и страшно подниматься над другими, но насколько еще труднее потом спускаться, насколько страшнее…
Кто знает, куда бы еще завели Надежду Григорьевну невеселые мысли, если бы в дверь неожиданно не постучали. Она вздрогнула, насторожилась — она же никого не вызывала! Потом испугалась — может, случилось что-нибудь? Потом прислушалась. Стучали громко, настойчиво. Никто из педагогов стучать к директору так не мог.
Надежда Григорьевна торопливо поправила волосы, подошла к двери. Снаружи дверь сильно дернули, и громкий, раскатистый бас весело спросил:
— Да что ее нет, что ли?
Смех за директорской дверью прозвучал несколько неожиданно, и никто не ответил.
Надежда Григорьевна одернула костюм, придала лицу самое обычное выражение и сказала, открыв дверь:
— Да. Войдите.
Первое, что она увидела в дверях, был огромный, весело и резко пахнущий букет цветов. А над букетом улыбалось широкое лицо военного в фуражке с золотом.
— Вася! Ты? Какими судьбами? Как с неба! — она отступила, потом прислонилась к букету лицом и чуть не расплакалась. — Ты просто на счастье!..
— Ну… Ну что вы… Ну, ну…
Вася стоял, ждал, когда она успокоится. Он был в новеньком голубоватом мундире, с кортиком. На мундире было много золота, на околыше фуражки тоже блестело золото, как у генерала. Сам он был праздничный, светлый, новый. И она невольно подумала опять: на счастье! Ведь это был старый друг ее мужа, единственный человек, который мог сейчас повлиять на его решение. И он пришел сам…
— Ну… Ну… — улыбался Вася.
— Вася! Васенька! Если бы ты только знал!
— Да ну что вы… Честное слово… Успокойтесь. Все плохое уже позади. Давайте лучше радоваться.
Она разглядывала его, видела поседевшие виски, удивлялась, как рано он начал седеть, и все никак не могла успокоиться.
— Если бы ты знал, что я пережила… Все нас забыли. Извини, так неожиданно. Садись. Уже полковник? Поздравляю, Васенька, поздравляю.
— Да, — садясь, сказал он как-то сдержанно. — Уже полковник и даже начальник отдела. И болею уже… — Он помолчал, поглядел на нее. — А вы все такая же… Хотя нет… И у вас в лице появилось что-то новое… Директорское, — и засмеялся.
— Ну какой я директор! Даже в слезах! — смутилась она.
— Итак, приступаю к торжественной части. Поздравляю вас. Ну и извиняюсь, что на день позже. Не мог.
Они помолчали, задумались.
— Значит, растем. Вы директор, я полковник. Ну, а как наше главное начальство? Я слышал, в милиции? Начальник отделения? Района? Или поднимай выше? В каких небесах парит?
— Оперативник!..
Он не понял.
— Как? Простой опер?
Надежда Григорьевна отвернулась, молчала. Ему надо было что-то говорить.
— Н-да… Ну что ж… Дело живое… С людьми… И общественность теперь… — Он смотрел на нее и не знал, что добавить.
Она мученически вздохнула, обернулась к нему.
— Скажите, Вася… Знаете, многое изменилось… Вы ни в чем не вините его? Не жалеете ни о чем?
Вася не вполне понял, о чем она, пожал плечами.