— Нет.
Ей показалось, что сама мысль о возможности такого была ему неприятна, настораживала. Но он оценил и прямоту вопроса.
— Я рада за вас…
Она заволновалась, не могла больше сдерживаться, заговорила быстро, сбивчиво, горячо, сразу обо всем, что ее мучало, жаловалась, как самому близкому, родному, который обязан выслушать все до конца, решительно все, важное и неважное, и всему посочувствовать. Правда, Надежда Григорьевна никак не могла привыкнуть к новому Васе, Васе солидному, седеющему, Васе-полковнику, начальнику отдела, уверенному в себе человеку, твердому, скупо тратящему слова. Она сама не заметила, как начала говорить ему «вы», и потом, уже у него дома, за чаем, когда наобнималась и с его женой Катей и с его детьми, спохватилась — она же раньше, лет десять, всегда говорила ему «ты», как старшая младшему. Но, вспомнив, говорить Васе «ты» уже не могла — не получалось. Это было смешно, но все трое смеялись мало. Катя вспоминала свою свадьбу, как они с Васей первое время жили у Ковалевых и она больше всех боялась Надежду Григорьевну, а Ковалева не боялась нисколько. Но и дома у них больше всех говорила Надежда Григорьевна. Вася хмурился, слушал молча, лишь изредка говорил:
— Пустяки. Глупости это все. У нас его все помнят и уважают, удивляются, куда он пропал… Ну, это вы зря… Я к себе в отдел его всегда готов…
— А если ему завтра объявят выговор? Или исключат?
— Так уж и сразу? Есть же райком. Разберутся…
— Вы еще не знаете Яхонтова! Я сама член партии и знаю, как могут, когда человек всем надоест…
Катя не верила, удивлялась, тормошила мужа, говорила, что он непременно должен вмешаться, но слушала урывками, часто выбегала то на кухню, то к детям, хлопотала по хозяйству. А Надежде Григорьевне делалось досадно, что Вася ей не очень верит, волновалась, горячилась еще больше, и скоро у нее разболелась голова. Катя немедленно уложила ее на диван, стала уговаривать остаться у них отдохнуть, переночевать. Но зазвонил телефон, Надежда Григорьевна поняла из слов Васи, что звонит ее муж, и вскочила.
Вася разговаривал с мужем как-то странно, пугающе сдержанно.
— Что он сказал? Что говорил? — заволновалась Надежда Григорьевна подходя. Вася уже клал трубку. Она со страхом смотрела то на непонятное лицо Васи, то на телефон. — Он же утром ушел из дома… Да говорите же! Что? Где он сейчас?
— Я не сказал, что вы здесь. Он тоже жалуется. Говорит, устал.
— Боже мой! Ну почему вы не дали мне трубку? Откуда он говорил? Что он решил?
Вася почувствовал досаду, но сдержался.
— Послушайте, Надежда Григорьевна… Поверьте — он не мальчик. У него не бывает сорок пятниц. Успокойтесь. Он говорил из дома. Пойдите и спокойно поговорите с ним. И если нужно будет, скажите мне, и я всегда сделаю необходимое для его перехода к нам, если он этого захочет.
— А если он не будет со мной говорить?
— Поговорю с ним я.
39
«Нет, Вася определенно явился сегодня для нашего счастья! — думала Надежда Григорьевна, почти бегом поднимаясь по лестнице. — Для него только пальцем шевельнуть — и переведут. А каково мне? Еще сейчас на меня накричит! Только бы послушал меня, согласился!..»
Со страхом отпирала она дверь. Но в квартире нигде не горел свет. Она постояла в прихожей, послушала, как тоскливо журчит вода из крана, завернула и пошла в спальню. Что ей оставалось делать? Только ждать. И потом уговаривать, как ребенка! За последние дни она так много пережила, так устала и так хотела счастья, покоя, что почти готова была уже махнуть рукой на его перевод к Васе в отдел, лишь бы в отделении завтра все обошлось хорошо. И когда позвонила Тамара, заговорила с ней, сбивчивый рассказ девушки о том, как они с Ковалевым выбирали подарок, успокоительным бальзамом растекался по телу. «Любит! Не мог он уйти! — радостно думала она, распаковывая тяжелый сверток на шкафу. Она, попробовала его снять, но побоялась. — Конечно! Это он так! Разве он мог так уйти!» Когда же она увидела Хозяйку Медной горы во всей сказочной красоте, она уже вообще не верила больше ни во что плохое. Она тормошила мужа, целовала его мокрые волосы, радовалась, смеялась, требовала, чтоб он немедленно перенес подарок в столовую и поставил на стол.
Ковалев удивленно смотрел на жену, медленно, но очень крепко взял ее за руки, отвел их от своей шеи, поднялся с дивана, прошелся по комнате несколько раз из угла в угол. А ей так хотелось забыть хоть на вечер о плохом, отдохнуть, порадоваться…
«Господи! — горько подумала она. — Опять он страдает! Страдает! Неужели не надоело! Как мы устали от этого… Или он думает — мне легче!»