Вот он хмуро обернулся. Никакой радости на ее лице больше не было. Осталась одна усталость. И боль.
— Ваня… Я не могу… Не могу так больше!
— А я могу?
— Зачем же ты тогда на себя напускаешь? Я же знаю, почему ты мочил голову под краном… Неужели нельзя жить просто…
— Просто? Тогда давай пить чай, — он постоял на месте, покачался с пятки на носок, поскрипел новыми сапогами.
Надежда Григорьевна невесело села за стол.
— Садись и ты. И давай поговорим последний раз. Ведь я тебя люблю, я желаю тебе добра. Ведь почему я с тобой спорю? Да, я против этой твоей милиции. Оставаясь здесь, ты механически относишь себя к людям недостойным, выгнанным. А я хочу гордиться тобой. Пойми! Мне же обидно видеть, ведь другие сами лезут, локтями толкаются, не имея на это никаких прав. Одно твое слово, одно твое согласие, я уже договорилась, и тебя возьмут обратно. Ну неужели тебе интересно воевать с Яхонтовым, рисковать, неужели ты не можешь пожить просто, спокойно, как все… Я понимаю, ты не мог не выполнить тогда свой гражданский долг. Я тебя уважаю за это. Вася его тоже выполнил. И я в войну выполняла. Все выполняли. Но потом все живут спокойно. Твой Вася уже полковник. Я директор. А на тебя кричат недалекие лейтенанты вроде Скорнякова. Ну неужели тебе не противно? Мы не юноши уже… И мне иногда становится просто страшно с тобой жить. Я никогда не знаю, какой номер ты выкинешь на следующий день. Вот я от чужих людей узнала — завтра у тебя собрание… И я не смогу сегодня спать…
Он слушал ее довольно спокойно. Но тут устало перебил:
— Да. У меня завтра собрание. Очень важное, поворотное. Продолжение твоей речи я дослушаю завтра. А сейчас давай сделаем так: ты ляжешь спать здесь, а я позанимаюсь у тебя в спальне. Мне нужен Макаренко. Он у тебя далеко?
«Нет! — безнадежно подумала Надежда Григорьевна. — Он не человек. Он просто камень. Камень!»
— За Драйзером. Или Бальзаком.
— Не беспокойся. Ложись спать. Найду.
Было нестерпимо обидно за свои волнения, за свои усилия, за разговор с Васей, просьбу… А ему трын-трава!
Надежда Григорьевна услышала, как он захлопнул дверь в спальню, долго смотрела в направлении этого неприятного звука.
«В конце концов как хочет… Я устала! Пусть его выгоняют, пусть всыплет ему хорошенько Яхонтов… Может, тогда поймет, что так нельзя жить. Пусть тогда сам просит Васю… Я больше не пойду!»
Она долго не могла уснуть. Под одеялом было жарко, диван казался покатым, она чувствовала каждую пружину, ворочалась, вставала, перекладывала подушку и никак не могла понять, как муж умудряется на нем спать. Неужели нельзя было купить другой!
Шел второй час ночи, когда она не утерпела и вошла в спальню. Свет там горел, на столе лежали книги, выписки. А муж спал. И ей стало очень обидно, даже жалко его за такую неудобную, несладкую, неумелую жизнь.
«Даже цитаты путем не может выписать… На большие листы… Как же ими пользоваться при выступлении?» Она покачала головой, достала пачку каталожных карточек, какими пользовалась для выписок в библиотеке, когда работала над статьей, и переписала ему цитаты на каждую карточку по одной. Получилась маленькая, компактная стопочка. Он не слышал, даже не проснулся. Она еще раз сверила цитаты, проверила в них знаки препинания и положила их на его размашистые записи. А утром, едва он вышел из дому, бросилась к телефону, набрала номер.
— Худо, Васенька… Худо! Надо спасать…
Вася долго думал, прикидывал время. Освободиться он мог только к пяти.
Моросил мелкий дождик. Вася был в плаще-капюшоне и никак не мог взять Надежду Григорьевну под руку. Она забыла зонтик, но сейчас это не имело значения. Вася шагал быстро, размашисто, и она едва поспевала за ним.
Отделение показалось вымершим. Из дежурной части лениво выглянул милиционер, но увидел солидного полковника, стряхивающего с плаща воду, и потерял к вошедшим всякий интерес.
— Кажется, опоздали. Партийный билет у вас с собой? Теперь уже не пустят? — тихо спросила Надежда Григорьевна и нерешительно пошла по коридору. Она не знала как быть, беспомощно присела на диван.
Вася молчал, хмурился, мял в руках перчатки.
— Слышите? Говорят… — Она прислушалась, замерла. Из-за двери слышался резкий молодой голос:
— Я глубоко убежден — о звонке он знал. Служебное расследование считаю законченным. Вывод делайте сами. Но, думаю, он может быть только один.
— Слышите — один! — тихо сказала Васе Надежда Григорьевна и полезла в сумочку за платочком.
Вася раздраженно промолчал, взмахнул неопределенно рукой и прислушался.