Молодые склонны к категоричности в суждениях. Видят на груди человека орден — слава человеку! Ну а если на солдатской груди лишь медаль за победу над фашистской Германией — взгляд уже скользит мимо. Вроде бы медаль эта получена так же, как получают, скажем, значок, выпущенный к юбилею какого-либо учреждения.
Вот живет в селе Благовещенке, что в Волновахском районе Донецкой области, Евлампий Филиппович Конопля. К нам в 383-ю стрелковую он пришел в первый же день ее формирования 25 августа 1941 года, стал ручным пулеметчиком в 696-м полку. Отражал атаку итальянских кавалеристов на первом рубеже обороны. Сколько «мушкетеров» нашли смерть от его «дегтяря», солдат не считал, но там, где стоял Евлампий Конопля, враг не прошел. Не прошел он и под Зуевской ГРЭС, и под Чистяково, и на Миусе.
В декабре 1941 года пулеметчик Конопля оказался в окружении врагов. А вместе с ним около 15 человек раненых, в их числе командир роты лейтенант Хомутов. Красноармеец умело защищал своих боевых товарищей, и немцы не могли взять дом, в котором укрылись раненые бойцы. На подступах к этому дому валялось более двух десятков трупов гитлеровцев.
Когда остался один диск, командир роты подполз к Евлампию, взял у него РПД и приказал добираться к командиру батальона… Конопля до командира батальона не дошел — его настигла автоматная очередь гитлеровца. Обмороженного, но живого, санитары подобрали бойца ночью. А потом — госпитали. Сначала свой, армейский, потом шесть месяцев в Саратове и еще шесть — в Забайкалье.
Кроме юбилейных медалей у Евлампия Филипповича других наград нет. Но от этого цена его тяжкого фронтового труда нисколько не становится ниже, и его труд надобно воспринимать с особым уважением, которое и будет самой достойной наградой фронтовику. Не только, конечно, Е. Ф. Конопле, но и другим ветеранам войны, которые по какому-то недоразумению не получили ни орденов, ни медалей.
Читатель вправе упрекнуть автора: что же, мол, ты, комдив, не награждал своих отважных бойцов, коль хорошо так все понимаешь? Нужно, разумеется, объясниться.
Вспомним, какое было время. Мы отходили, отступали, оставляли врагу не просто города и поселки, не просто кирпичные дома и хаты с соломенными крышами. Мы оставляли в рабство наших советских людей — женщин, детей, стариков. Кровь вскипала в жилах, душа заходилась в ненависти — до наград ли тут, о них ли были думы!.. Видимо, не один я тогда грешил этим недомыслием, и немногочисленность награждений в начальный период нашей борьбы с гитлеровскими ордами в сравнении, конечно, с более поздним временем войны объясняется во многом именно таким нашим отношением к тому, что и как мы делали. Родину защищают, думалось, не за награды…
Награждение первой большой группы как-то по-особенному всколыхнуло людей. Главное — они очень отчетливо осознали, что пролитая кровь на поле боя — не напрасно пролита, что жертвы, неизбежные на войне, — не напрасные жертвы. Хотя мы и отошли под натиском превосходящих сил противника, но дело сделано хорошо, гитлеровцам пришлось тоже солоно, и Родина оценила этот наш тяжелый труд. И где-то в сознании большинства бойцов и командиров, я уверен, появилась надежда на то, что и его тоже отличат в бою.
Дня через два-три мне пришлось заглянуть в медсанбат дивизии. Тяжелораненых готовили к эвакуации в армейский госпиталь. Был среди них один красноармеец, ни имени, ни фамилии которого я сейчас, к сожалению, вспомнить не могу, хотя тогда он назвался. Краснолучский парнишка пришел к нам добровольцем, и вот не повезло — в первый же день осколком мины был ранен в живот. Белый как мел, он терпеливо переносил страдания, и когда я склонился над ним, чтобы хоть как-то добрым словом прибодрить его, красноармеец вдруг сам попытался улыбнуться своими обкусанными в кровь губами. Не особенно разбираясь в военных званиях, он назвал меня просто «товарищ командир».
— Товарищ командир, — прошептал юноша, — прикажите, чтобы меня, когда поправлюсь… вернули в свою роту. Я вам обещаю… что буду воевать… так же, как… наш отделенный… и тоже заслужу… медаль. Прикажите… товарищ командир…
Я обещал солдату, что по выздоровлении он вернется к нам. И снова, только теперь уж одними глазами, юноша благодарно улыбнулся и потерял сознание. А еще через несколько минут он умер.
Погиб еще один боец дивизии. Но дивизия дралась, а значит, жила. И значит, продолжалась наша фронтовая жизнь.
Сразу после Нового года у нас отобрали 197-й стрелковый полк. Он хорошо показал себя в боях на Миусе, и, откровенно говоря, расставаться с ним не хотелось. Я просил командарма оставить 197-й в дивизии, но получил резонный отказ. Ведь ни один из своих шахтерских мы тоже не собирались отдавать, а по штату в дивизии должно быть всего три стрелковых полка.