— Правильно говорят, что вы железный канцлер, — улыбнулась Александра Павловна, и покинула меня не солоно хлебавши.
«Я это прозвище и запустил в народ,» — подумал я.
— Его Императорское Величество! — произнес распорядитель и в зал вошел Павел.
— Я принял решение, граф… Вы остаетесь канцлером, но железную дорогу до Москвы и телеграф вы доделаете уже в этом году! И да, не ослышались, Канцлер Сперанский Михаил Михайлович я дарую вам Орден Иоанна Иерусалимского второй степени, а еще орден Андрея Первозванного. Я все вижу и работу вашу оценил! — провозгласил император, а у меня чуть было слезы не навернулись от неожиданных наград, но что важнее — признание моих заслуг в целом.
Так что, в путь! Еще много работы!
Глава 3
Глава 3
Ливерпуль
1 мая 1800 года (Интрелюдия)
— Пролетарии всех стран соединяйтесь! — кричали в толпе, шедшей громить текстильные фабрики Дрингвотера.
— Даешь всеобщее избирательное право! — провозгласила толпа очередной лозунг.
Рабочие и разного рода праздно шатающиеся люди уже который день бунтуют у текстильных фабрик Ливерпуля. Что более всего подзадоривает бунтарей, что власти находятся недоумении, ничего пока не предпринимая, да, и не понимая в целом, что с этим сейчас делать. Нет военных, которые могли бы разогнать всех крикунов, ну а полиция… Ее мало, она оказалась не столь решительной, а теперь на улицах Ливерпуля и вовсе нет закона, кроме того, какой принимает Центральный Рабочий Комитет.
Рядом с Манчестером базировался полк гусар, который мог ещё утром, когда людей на улицах города было не так много, решить вопрос митинга кардинальным образом, разгоняя всех собравшихся. Но прошёл слух, что французы готовят высадку в районе Ливерпуля. Вот из Манчестера вышли все вооруженные силы, а также дислоцирующиеся недалеко, в Йоркшире, пехотные полки. Все направились в Ливерпуль.
Между тем, время у протестующих немного. До Ливерпуля недалеко, а скоро станет понятно, что никакой французской десантной операции не будет, вернуться гусары и наведут порядок. И пусть оргкомитетом протестующих было установлено, что нельзя никого выпускать из города, чтобы информация о происходящем не просочилась, все равно, дня три, может четыре, и начнется подавление бунта. Подготовленные несколько сотен бойцов из рабочих и различного люмпенизированного населения с удовольствием взяли на себя функции такой вот народной милиции.
Но в самом городе творилась просто вакханалия. Вчера прозвучали лозунги сократить рабочий день до десяти часов в день. Даже просто объявить о своих намерениях — это уже казалось просто феноменальным достижением. Сегодня, когда вопреки мнению многих, не пришла армия и не разбила протестующих, то есть полностью бездействуют власти, лозунги становились всё более и более смелыми.
— Рабочие тоже люди! — закричал один англичанин, не так, чтобы идеально выговаривая английские же слова.
— Всеобщее избирательное право! Мы имеем право! — кричал другой активист рабочего движения.
Толпа, состоящая всего-то из семи сотен оголтелых мужиков, ворвалась на главную фабрику «Дрингвотер», круша все станки и механизмы. Эта фабрика отличалась особой механизацией, здесь были даже установлены три новых паровых машины. И сейчас всё это ломалось, крушилось, поджигалось.
— Долой машины! Дайте людям работу и возможность кормить свои семьи! — продолжали декламировать лозунги.
Двое мужчин стояли чуть позади от этого всего, их задачей не было крушить и поджигать. Вернее, не так. Они крушили, но сознание и психику людей, они поджигали их сердца и внушали обострённое чувство справедливости.
— Карл, может, тебе взять всё-таки какое-то другое имя? — спросил один мужчина, состоящий в оргкомитете рабочего движения у другого, также входящего в Центральный Комитет.
— А почему это немец, который родился, жил и работал в Англии должен скрывать своё имя? — возмущался Карл Маркс.
— Да мне, дружище, плевать, будь ты хоть русским, — отвечал ему бывший рабочий текстильной фабрики, сменивший свое настоящее имя на другое, Джон Луд.
— Ты, действительно, хочешь меня обидеть? Или, Джон, ты забыл, каков мой кулак на вкус? — Карл Маркс сделал вид, что обиделся. — Не смей называть меня русским!
— Прости, товарищ, ты прав, куда там русским, в трудовом законодательстве, чтобы выдвигать такие требования. И я рад, что ты у нас есть. Так побуждать людей к стачкам и митингам у нас раньше не получалось, — сказал Луд и подал руку для рукопожатия товарищу Марксу.