Зазвонил телефон. Савельев рывком поднял трубку. Людов нетерпеливо ждал.
- Шофер спрашивает, нельзя ли отлучиться на полчаса? - доложил разочарованно лейтенант. - Когда будет нужна машина?
- Скажите - пусть ждет. Можем выехать каждую минуту.
Савельев передал приказ. Майор снова шагал по кабинету.
- Помните, Василий Прокофьич, Жуков довольно образно сказал о прошедшей за занавеской в комнате Шубиной тени? Эта тень все еще лежит у пирса, где готовится к буксировке док. Но все-таки - почему так настойчиво они навязывают нам мысль, что охотятся именно за доком? Вспомните хотя бы план гавани на расческе. А мы не поверим им, Василий Прокофьич! Мы с вами заставим, чтобы они поверили нам, навяжем им свою волю.
Он положил руку на плечо лейтенанту.
- Помните, как учит нас Ленин: «…попробуйте заменить софистику (то есть выхватывание внешнего сходства случаев вне связи событий) диалектикой (то есть изучением всей конкретной обстановки события и его развития)». Только диалектически рассматривая все данные дознания, сможем мы разобраться в этом деле.
- Значит, этого брать нельзя? - лейтенант шевельнул лежавший на столе фотоснимок.
- Рано! - сказал майор Людов.
- Иногда бывает: и смотрим, а не видим! - говорил потом, вспоминая события ночи, предшествовавшей началу похода, Сергей Никитич Агеев.
Был уже поздний час, когда к борту «Прончищева» подошел последний рейсовый катер. Агеев сидел на стапель-палубе дока, в лунной безветренной полутьме, вертел в руках томик рекомендованного Таней романа.
Книга прочитана давно, но случилось же так, что никак не успевал вернуть ее в библиотеку! И какое-то странное удовольствие испытывал оттого, что носил ее с собой, в боковом кармане кителя, чтобы, как уверял сам себя Сергей Никитич, в свободные минуты перечитать некоторые, особенно понравившиеся места.
Пришедшие с берега поднимались на борт ледокола. Среди вернувшихся была и Татьяна Петровна.
В свете, озарявшем палубу «Прончищева», Агеев увидел, как она перешагнула фальшборт, исчезла за надстройкой.
«Пошла, значит, к себе в каюту, не встретимся сегодня», - подумал Агеев. Но тотчас увидел ее уже на корме, она шла к сходням, соединяющим ледокол с доком.
Она шла деловитой, торопливой и вместе с тем осторожной походкой, боясь запнуться о швартовы и тросы. В электрическом свете, освещавшем деревянные поручни сходней, мичман различил толстую книгу, которую Таня держала под мышкой.
«Неужели в передвижку идет? Как будто поздновато… - подумал Агеев, еще сам не веря своей удаче. - Если идет в передвижку, с книгой в руках, значит, не будет навязчивостью подойти к ней…»
Легкий силуэт ступил из полосы света в темноту. Девичья фигура забелела у отвесного трапа, ведущего на доковую башню. Агеев поспешно направился к трапу.
Над головой слышалась ее поступь, звон каблуков по металлу. Он догнал ее уже наверху, у сигнальной рубки. Она собиралась спуститься в люк, ведущий к передвижке.
- Татьяна Петровна! - окликнул мичман.
Она оглянулась так порывисто, как будто он схватил, а не окликнул ее. В лунном, зеленовато-серебряном свете ее лицо казалось очень бледным. Она стояла неподвижно, прижав к груди большой том.
- Здравствуйте… Простите - я тороплюсь.
Его удивил холодный, нетерпеливый, напряженный тон ее голоса. Он смущенно держал в руках библиотечную книжку.
- Вот - вернуть вам хотел. Давно с собой ношу… - Она ждала неподвижно, не сводила с него широко открытых глаз. - А это что-то новое вы достали? Взглянуть разрешите?
Преодолевая неловкость, он говорил так, как привык всегда начинать разговор с ней. Она обычно любила показывать вновь приобретенные для библиотеки книги… Протянул руку и с недоумением увидел, что Таня чуть ли не отшатнулась от него.
Только много времени спустя, перебирая в памяти пережитое, осознал боцман подлинную причину необычного поведения Татьяны Ракитиной в минуты той встречи.
И конечно, тот факт, что она принесла увесистую книгу на док, никак не увязывался, не мог увязаться тогда с таинственным убийством в комнате девушки из ресторана.
И нервное поведение Тани, ее неприязненный взгляд, порывистость движений Сергей Никитич Агеев приписал главным образом тому, что проявил невыдержанность сам. Проявил недостойную настойчивость, навязывался с неслужебным разговором… Ведь он безразличен Татьяне Петровне, в разговоре на берегу она ясно дала понять, что ее сердце принадлежит другому…
Смущенный, расстроенный, мичман все же взял у нее из рук книгу. Взял почти машинально, преодолев легкое сопротивление. Недоумевал, почему с таким беспокойством, с затаенным испугом смотрит на него Таня.