Тихон Матвеевич покраснел раздраженно, прижал к груди трепещущую ладонь:
- Но в конце концов я должен быть как-то огражден… У меня трудная работа. Уверяю вас - я не подавал повода для этого преследования.
- Так почему же он преследует вас? - спросил боцман.
- Какой такой он? Она! Глафира эта! Ходит за мной по пятам, навязывает свои чувства. Я уверен - пластинку похитила она.
- Пластинку? - удивился Агеев.
- Да, патефонную пластинку «Инвенции Баха». - Тихон Матвеевич сказал это неохотно, словно жалел, что проговорился… - Но заметьте, я не хочу затевать скандал. Хотел было заявить об этом замполиту, но потом решил пренебречь.
- Зачем бы ей пластинку у вас красть?
- Не знаю. Во всяком случае, заходила как-то ко мне в каюту - и после этого пропала эта редкая запись, которую успел проиграть всего лишь один раз. С тех пор не оставляю в двери ключа.
- А с ней вы не объяснились о пропаже?
- Пробовал… Сегодня, как раз перед поездкой сюда… Но она опять начала о любви. Я, правда, вдовец, но это не дает ей права… Я выскочил на бак, как из бани… Запугала меня женщина эта!
- А вы где на баке стояли - у трапа или ближе к якорь-цепям? - без видимой связи с предыдущим, с интересом спросил Агеев.
- У самого трапа стоял… - большим платком Тихон Матвеевич стирал с лица пот.
- Он взглянул на мичмана - и поразился. Напряженная настороженность сошла с лица Агеева, сменилась доброй, мягкой, почти мечтательной усмешкой.
- Стало быть, он в иллюминатор смотрел, - сказал мичман.
- При чем здесь иллюминатор?
- Под баком, как раз где вы стояли, - каютка-буфет. Там, верно, Татьяна Петровна хозяйством занималась, - пояснил чуть застенчиво Агеев. - Ну этот парень, ясно, и засмотрелся на нее с пирса. И подмигнул ей… Может быть, таким манером познакомиться хотел - как малокультурный европеец. Дело объяснимое: кто такую девушку увидит - каждого к ней потянет.
- Да, конечно, Глафире он не стал бы подмигивать! - сказал Тихон Матвеевич с содроганием. - Но знаете, мичман, именно Глафира Львовна, когда я отступил, так сказать, под ее натиском на бак, зашла в ту каютку…
Глава семнадцатая
ЧЕТВЕРО В БАРЕ
Три моряка не спеша поднимались из порта в город. Прямо от воды начинались деревянные, крытые черепицей дома: поверх остроконечных крыш - большие рекламы табачных фирм, на стеклах окон и вдоль деревянных фасадов - фамилии владельцев размещенных здесь лавок и контор. Витрины портовых лавчонок пестрели глянцевыми пачками сигарет, платками ярчайших расцветок, ножами в кожаных чехлах.
У дверей подвальных помещений - рыболовные принадлежности, сети, удилища, бухты толстых и тонких тросов, сложенная кипами парусина.
В одной из витрин блестели серебром и бронзой маленькие и большие кресты, виднелись картинки религиозного содержания, лежали толстые книги с крестами, тисненными на переплетах.
- Здесь миссионеры своим товаром торгуют - отпущением всяких грехов, - сказал авторитетно Фролов. Не впервые бродил он в заграничных портах. - А вот если в ту лавчонку, в подвальчик зайти - тебе татуировку на любой части тела выбьют, по последнему слову техники! - Он лукаво прищурил глаза. - Может, зайдешь, Жуков? Разукрасят тебя, как индейца! А потом рядом крестик и библию купишь, чтобы в море тебя косатки не съели.
- Не очень смешно, - ответил рассеянно Жуков…
Узкие, мощенные плиточным камнем, стремящиеся вверх переулки.
Деревянные домики, потемневшие от времени, с висячими галереями, выступающими над мостовой, тесно жмутся друг к другу.
Тяжелым запахом китового жира, сырым, холодным воздухом тянет из переулочных щелей. Здесь и там сидят у дверей, чинят задумчиво сети молчаливые люди. Женщины стирают белье, на камнях играют белокурые дети. Кожаные ведра висят у входов в дома…
- Это у них, видно, противопожарная охрана, - сказал без улыбки Фролов, рассматривая ведра. - Не очень-то сладко живет здесь народ.
- Да, скучновато живут, в каких-то щелях гнездятся, - откликнулся Илюшин. - Начисто снести бы древность эту, нормальные дома построить.
- А слышали, товарищи, что норвежский лоцман рассказывал? - спросил Жуков. - Портовые кварталы здесь четыре раза сгорали с тех пор, как Берген стоит. Совсем недавно - в тысяча девятьсот шестнадцатом году - почти полгорода пожар уничтожил. И восстановлены эти кварталы в прежнем виде, вплоть до кожаных ведер и гербов над дверями, чтоб иностранные туристы на древний Берген могли любоваться. А свой народ пусть в сырости и духоте живет, от туберкулеза погибает.