И в шахматах ему тоже нет равных.
Он ставит фильм на паузу, давая мне время принять душ. По дороге в ванну я прихватываю собой чистую одежду, чтобы после переодеться.
Это хата Танцора, не моя. Но для меня он хранит запасные шмотки, на случай, если я завалюсь. Как и у меня, у него полно тайников. В этом городе, чтобы увеличить шансы на выживание приходится крутиться, и, уходя тщательно приводить за собой вещи в порядок, чтобы определить, не вторгался ли кто на твою территорию, пока тебя не было. Таков уж этот жестокий мир. Люди убивают друг друга за молоко.
Горячая вода льется целых четыре блаженных минуты. Я промываю волосы, заматываю их полотенцем и внимательно изучаю свое лицо в запотевшем зеркале. Имя мне — Синячище. Последовательность мне известна: черный превратится в фиолетовый, фиолетовый в зеленый, затем на какое-то время буду иметь видон больного желтухой. Я смотрю сквозь синяки. Смотрю на свое отражение, не отрывая глаз. День, когда ты отводишь взгляд, становится днем, когда ты начинаешь терять себя. Я не намерена терять себя. Ты тот, кто ты есть. Смирись с этим или меняйся.
Я отбрасываю полотенце, пальцами расчесываю волосы, натягиваю джинсы, футболку и рассматриваю пару военных ботинок, подогнанных мне Танцором. Сказал, что их подошвы не сотрутся так быстро. Решаю дать им шанс.
Я прихватываю свою миску с маленькими апельсиновыми дольками по пути обратно к дивану, со щелчком открываю банку крема зефира со сливками и намазываю его сверху, затем покрываю все это толстым слоем шоколада.
Мы с Танцором приступаем к делу. Он заново запускает фильм, пока я раскладываю игровую доску. В прошлый раз он надирал мне задницу в Го-Бэнг[13] в течение многих часов, заставив капитулировать, но сегодня мой день. Я даже великодушно согласилась пропустить второй ход, когда выиграла поле для начала игры.
Я делаю то, чего не делала уже в течение длительного времени — позволяю себе расслабиться и потерять бдительность, опьянев от фруктов и зефира со сливками и от радости победы в Го-Бэнг. Я всю прошлую ночь пробыла на ногах, а мой день был долог и насыщен событиями.
Кроме того, убойные мины-ловушки, установленные Танцором вокруг его логова, почти так же хороши, как и мои.
Я сбрасываю свой рюкзак и засыпаю на его диване, подсунув под щеку кулак с зажатым в нем мечом.
Не знаю, что меня разбудило, но что-то выдернуло меня из сна, открыв глаза и подняв голову, я осматриваюсь.
Меня окружают громадные страшные мужики.
Я моргаю, стараясь прояснить картинку. Получается с трудом, учитывая, что глаза еще более припухли, чем после сна поутру.
До меня смутно начинает доходить, что я нахожусь в центре круга нацеленных на меня стволов.
Я резко сажусь и только собираюсь перейти в стоп-кадр, как чья-то рука с такой силой швыряет меня обратно, что за моей спиной трещит деревянный каркас.
Я пытаюсь рвануть вверх — и снова отброшена обратно.
Один из мужиков смеется.
— До мелкой все никак не доходит, когда нужно остановиться.
— Научится.
— Ставлю на кон свою задницу, что так и будет. Если он позволит ей жить.
— Бля буду, не позволит. Только не после того, что она вытворила.
— Дэни, Дэни, Дэни.
Я вздрагиваю, потому что никогда еще не слышала, чтобы кто-нибудь так ласково произносил мое имя. Словно со всей нежностью поглаживая всю меня.
Он возвышается надо мной, скрестив на груди руки; покрытые шрамами предплечья темнеют на фоне завернутых рукавов накрахмаленной белой рубашки. На обоих запястьях поблескивают тяжелые серебряные браслеты. Как обычно, свет — позади его головы.
— Ты же не думала, что я это так и оставлю, — говорит Риодан
ШЕСТЬ
Я разорву сковавшие меня цепи [14]
— Боль вообще забавная вещь, — произносит Риодан.
Я молчу. Мне требуется вся моя энергия, чтобы оставаться в вертикальном положении, несмотря на удерживающие меня цепи. Я где-то в «Честере», в помещении с каменными стенами. Под собой, подошвами ног, я ощущаю ритмичное биение басов. Если бы не мои суперчувства, я бы вообще не смогла ничего уловить. Из-за столь слабых вибраций, я понимаю, что нахожусь под клубом в части куда глубже доступной широкой публике, вероятно, в самом низу этого сооружения. А это означает, что вчерашний взрыв не нанес нижним уровням тотального ущерба, как я надеялась.
Конвоируя меня сюда, они нацепили мне на голову мешок. Где бы я не находилась, они не хотели, чтобы мне удалось найти путь обратно. Размышляя логически, получается, что они планировали оставить меня в живых. Вы не наденете мешок на голову тому, кому белый свет заказан.
Одинокая тусклая лампа освещает помещение позади Риодана… или, скорее, пытается это сделать. Света едва хватает, чтобы разглядеть его, стоящего в трех метрах от меня.
— Одних людей она ломает, — продолжает он, — погружает в апатию и отчаяние, откуда они уже никогда не выкарабкиваются. Такие люди всю свою жизнь ждут, что кто-то придет и спасет их. — Он движется в странной текучей манере — не стоп-кадром, но и не заторможенными человеческими движениями — словно рябь из мышц от порывов ветра. Затем останавливается передо мной. — А другие… что ж, они не уходят боли и ран. Они от нее свирепеют. И громят все, что попадется на их пути, в том числе и источник страдания. Однако, это приводит к определенному ущербу.
Я опускаю голову, чтобы он не заметил пляшущих в моих глазах чертиков:
— Пф-ф. Я тебя умоляю. Если бы меня кто заставил страдать, ему бы мало не показалось. Но такие еще не родились.
Он обеими руками отбрасывает волосы с моего лица, скользит ладонями по щекам. Мне приходится сосредоточиться, чтобы не выказать дрожь. Поднимает мой подбородок. Я выдаю ему ослепительную сто-Мегаваттную улыбку.
Мы смотрим друг другу в глаза. Вот уж хрен я первой отведу взгляд.
— И тебе нисколько не было больно, когда твоя же собственная мать запирала тебя как пса в клетке, забывая о твоем существовании, сбегая с очередным из бесконечной вереницы любовников.
— Kaкое у тебя буйное воображение, однако.
Он ближе к корням сжимает в кулак мои волосы, чтобы помешать мне отвести взгляд, как будто, меть его, я собиралась. Когда он залезает в один из карманов моего плаща и вытаскивает «сникерс», мой рот наполняется слюной. Я так ожесточенно сражалась с Риоданом и его шайкой в берлоге Танцора, что просто выжала из себя все соки. Я воображаю, что мой позвоночник — это черенок метлы, и только поэтому не обвисаю на удерживающих меня у стены цепях. Воображение — это игра, в которой я давно преуспела.
Он срывает зубами его обертку. Я чувствую запах шоколада, и у меня адски сводит живот.
— Сколько раз ты сворачивалась калачиком в этой клетке с ошейником на шее и ждала, задаваясь вопросом, вспомнит ли она о тебе в этот раз; гадая, что убьет тебя раньше: голод или обезвоживание. Ведь так уже было не раз… иногда она оставляла тебя на целых пять дней. Без еды и воды. Ты спала в собственных…
— Ты сейчас же заткнешься.
— Когда тебе было восемь, она умерла, пока ты была заперта. Ровена не искала тебя всю неделю.
Вот и краткое подведение всей истории. Я снова молчу. Да и что тут добавить. В этой клетке все просто. И беспокоишься всего о паре вещей: либо ты выберешься из нее либо нет. Если выберешься, то беспокоиться не о чем. А если нет, пока ты в ней, ты выбьешь все дерьмо из всего окружающего.
— Иногда, ее дружки забавлялись с тобой.
Такого не было. Никогда. Я девственница и серьезно к этому отношусь. В один прекрасный, особенный день я лишусь невинности, но не раньше, чем когда буду готова. Не собираюсь коллекционировать фан-мать-вашу-тастичные опыты, чтобы компенсировать дерьмовое детство. Вот почему я хотела подарить свою девственность В'лейну или, возможно, Бэрронсу, когда достаточно повзрослею для этого. Кому-то выдающемуся. Я хочу, чтобы мой первый раз произошел с кем-то, кто сделает эту ночь незабываемой.