Обращаясь к восточной и юго-восточной Европе, Гитлер стал развивать свои соображения, легшие затем в основу «генерального плана «Восток»: «Живущие там немцы вместе с занимаемыми ими землями должны вернуться в лоно германской матери-родины. Загреб и Братислава— всего лишь пригороды Вены. Белград был и останется крепостью Евгения Савойского, Хорватия и Словакия будут самостоятельными государствами, Венгрия, если она будет в союзе с Германией, возвратится на земли, утраченные ею после 1918 года. Далмация, Триест и Истрия отойдут к Италии.[15] Короче говоря, Австрия, Швейцария, Бельгия, Югославия и Чехословакия должны исчезнуть с карты Европы как государства. Польше и Румынии придется переменить свой государственный статут… На Болгарию царя Бориса и Финляндию маршала Маннергейма я хочу возложить специальную миссию (на Востоке), поскольку от северной Норвегии до самого Черного моря мы намерены возвести защитный вал, охраняющий нас от русских или славян».
Развивая дальше свои планы, Гитлер сказал, что ему не мешает, когда «флаг его королевского величества развевается над Суэцем, в Сингапуре или Гонконге, однако же никогда английскому солдату не ступить на германскую землю. Французы будут избегать авантюр, а Скандинавские страны вместе с Бельгией и Голландией не захотят примкнуть к французской политике окружения Германии, больше того, они не пожелают остаться нейтральными, а может, даже найдут с нами общий язык».
Брайтинга так шокировали откровения Гитлера, что он, вынужденный высказать свое к ним отношение, ответил лаконично: «Я восхищаюсь вашим оптимизмом, господин Гитлер».
Затем обмен мнениями принял уже беспорядочный характер. Гитлер не скрывал, что боится мощи Советского Союза. Вот что он сказал: «Мы не вправе равнодушно наблюдать за тем, что происходите России. Это касается прежде всего нашего континента. Славянщина в сочетании с диктатурой пролетариата — самая опасная сила в мире. Вы только подумайте о людских резервах и богатых запасах сырья, которые находятся в распоряжении Сталина!»
Разговор перешел на проблему переселения. Человеческая масса, заявил Гитлер, — это для него «биологическое тесто». Он распространялся об изгнании греков из Турции и об уничтожении людей в Средневековье, ссылался на Библию, вспомнил о резне армян. И прибавил: «Мы за большую переселенческую политику. Мы не хотим, чтобы в Германии люди наступали друг другу на мозоли».
Беседа продолжалась с 10 до 12 час. 45 мин. Прощаясь, Гитлер передал привет Гугенбергу, подчеркнув, что коалиция НСДАП с Национал-германской народной, партией и «здоровыми элементами» Немецкой народной партии (партия Брайтинга) могла бы стать основой «национального возрождения Германии». Последние слова Гитлера: «Нам предстоит сообща пройти долгий путь». А Гесс еще раз напомнил Брайтингу о том, что он должен хранить молчание. Брайтинг покидал «коричневый дом» под впечатлением, что вырисовывается возможность создания фронта консервативных сил вместе с Гитлером, фронта, о котором уже говорил ему Гугенберг и который должен был бы оформиться еще до конца 1931 года.
Беспокойство генштабистов понятно, ибо еще тогда, после встреч и бесед с Гитлером, Брайтинг в общем дал правильную оценку тому, к чему может привести «воинственный оптимизм» фюрера НСДАП. Вот как Брайтинг прокомментировал свою последнюю встречу с Гитлером:
«Говорил он (Гитлер. — Ред.) много, но наверняка не сказал всего. То, о чем я узнал сегодня, для меня большая загадка. Убежден, если он придет к власти, то начнет преследовать евреев. Альберт Эйнштейн для него — «инородное тело». Что за сумасшедшие идеи! То, что он хочет свести счеты с коммунистами, несомненно. Его крестовый поход против СССР превращается в маховое колесо гонки вооружений. Сохрани нас, Господь, от этого «строителя» и «спасителя»! Мы для него — «клоака, кишащая ворами». Он, словно ураган, хочет всех изничтожить и смести с лица земли. И сделать это до того, как ему исполнится 52 года (1941 г.). Он хочет растоптать коммунизм. И потому буржуазия должна отправиться в Каноссу! Его мысли о новом порядке в Германии и Европе кажутся мне утопией. Надеюсь, политическая действительность вынудит его через два года запеть на иной лад. «Словно торговец, сначала он запрашивает чересчур много, чтобы затем сбавить цену», — сказал мне Гугенберг. Единственное, на что я уповаю: люди, подобные Гинденбургу, фон Папену или Гугенбергу, образумят-таки его. Оберфорен полагает, что Гитлер снова попадет в Ландсберг, если будет держаться за свою радикальную программу. Шлейхер и другие генералы никогда не допустят до диктатуры… Если офицеры, промышленники или интеллектуалы все же примут эту программу, нас ждет катастрофа…»