Комендатура, размещавшаяся в здании райвоенкомата, была забита людьми, тут были отставшие от частей красноармейцы, женщины, горожане; все они что-то требовали, что-то просили, плакали. Пожилой майор не успевал отвечать на вопросы и мало кому оказывал помощь: чувствовались неразбериха и растерянность.
— Вы чего хотите, капитан? — спросил комендант, видимо приняв одетого в полевую форму Наумова за армейского офицера. Николай Ильич предъявил мандат.
Работники военной комендатуры и чекисты группы Наумова с трудом набрали в разбитом городе восемь грузовых автомашин с водителями, погрузили и отправили в тыл около полутораста раненых; навели порядок на переправе, организовав беспрепятственное прохождение транспортов с вооружением к фронту; наладили комендантское патрулирование по городу.
Недалеко от переправы через Дон группа Наумова несколько раз попадала под артиллерийский обстрел и бомбежки.
Бойцы из полка НКВД искали случая ввязаться в драку с немцами, но Николай Ильич, помня предупреждение Прошина об осторожности, сдерживал их патриотический порыв.
Как-то он вернулся из военной комендатуры на пункт, где отдыхали бойцы, и застал такую картину: красноармейцы точили кортики-штыки от полуавтоматов.
— Это что такое? — спросил Наумов.
— Точим ножи, пригодятся в бою с фашистами.
— Нет, товарищи, боя не будет, у нас другая задача — разведать обстановку и возвратиться в Сталинград.
— Выходит, зря потратили время. Стыдно будет в глаза глядеть товарищам, — сказал высокий, худощавый старшина.
— Я сам готов сразиться с захватчиками, — признался Наумов, — но нарушать приказ не имею права. Задачу мы выполнили — значит, не зря потратили время и стыдиться нам нечего. Сколько у нас раненых?
— Два человека, — доложил сержант госбезопасности Сердюков, с десятком бойцов дважды вступавший в разведывательный бой с передовыми частями противника.
Ночью, перед отъездом из Калача, Николай Ильич и Сердюков вышли в палисадник, сели на лавочку, молча курили. Стояла тихая и душная ночь. Наумов смотрел в темное звездное небо, прислушивался к отдаленному гулу, доносившемуся с закатной стороны. Такое случается в засушливую летнюю пору: задолго до грозы виднеются сполохи, доносятся глухие раскаты грома, от которых, кажется, земля содрогается.
Хоть и обманчивой была тишина прифронтовой ночи, но и она настраивала на лирический лад.
Валентин Александрович Сердюков размышлял о жизни, которая наступит после окончания войны, когда захватчики, все до единого, будут изгнаны с советской земли.
— Ты о чем думаешь? — спросил Николай Ильич.
— О жизни, которая будет после войны, — сказал Сердюков, блеснув белками глаз. — Открою свою задумку: мечтаю написать книгу, рассказать о нашем суровом времени…
— Наверное, без нас напишут, Валя.
— Может быть, — согласился Валентин. — Но мне хочется сказать свое слово. Я не знаю, какой будет книга, — только правдивой, откровенной. Пока думаю, коплю факты в памяти. Как-то я наблюдал такую картину: горело пшеничное поле. Колосья налились янтарным зерном — самое время уборки. И вдруг черное пламя сжигает мечты и радость хлебороба. На краю поля стоял старик и, сознавая свое бессилие, рыдал… Я никогда не видел, чтобы так плакал пожилой человек… — И, словно спохватившись своей излишней откровенности, смущенно добавил: — Ты, Николай Ильич, уж не выдавай мою тайну, а то ребята засмеют.
— Ну что ты, разве я не понимаю. — Наумов не спеша достал из кармана спички, зажег погасшую папиросу. — А мне нравится чекистская служба, и ничего другого не хочу. Это же здорово, черт побери, — бороться с врагами Родины! Моя мечта — стать таким, как Василий Степанович Прошин…
— Какой же он? — спросил Сердюков, должно быть проверяя собственное мнение о заместителе начальника управления.
— Какой? Добрый, любит людей, знает дело как свои пять пальцев, на все сто процентов предан Родине. За это его и любят сотрудники.
Скрипнула дверь, из дому вышел лейтенант госбезопасности Андреев.
— Где вы, заговорщики?
— Тут. Поехали, да? — спросил Наумов.
— Поехали.
В Сталинград приехали в тот предрассветный час, когда даже на войне наступает короткая передышка. Лишь изредка вспыхивали осветительные ракеты и висели близкими звездами над разрушенным городом и свинцовой рекой.
Наумов нашел Василия Степановича в штольне. Тот спал, прислонившись спиной к влажной стене и неловко откинув голову. Лейтенант хотел уйти, чтобы не разбудить его, но Прошин, видимо почувствовав присутствие человека, открыл глаза.