— Ты почему держишь люден в штольне? В прифронтовых районах уже больше нечего делать? — спросил Прошин с резким упреком.
— Почему же? Работы непочатый край.
— А кто ее будет делать за вас? Отсиживаетесь тут, никакой связи с районами…
— Василий Степанович, так ведь главное сейчас — защитить Сталинград, — не очень настойчиво оправдывался Поль. — Есть же указание комиссара.
— А по-моему, главное — добросовестно выполнять свои чекистские обязанности, — отрезал Прошин. — Вы что, не знаете этого?
— Давайте приказ — оставим штольни, — не сдавался Борис Константинович, тоже начавший заводиться: было распоряжение — всех, до последнего человека, использовать для отражения вражеских атак; выезд из города мог быть расценен как проявление трусости, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
— Хорошо, — уже тише проговорил Прошин, отменить указание комиссара он не мог.
По этому вопросу он и хотел теперь поговорить с начальником управления, хотя и понимал, что объяснение будет нелегким.
Александр Иванович Воронин, думал Прошин, как член городского комитета обороны, четко выполняет решения комитета, а оно предписывает все силы направить на защиту города. Комиссар не делает исключения и для личного состава управления.
Он же, Прошин, на которого возложена ответственность за организацию оперативно-чекистской работы, не может согласиться с отвлечением сотрудников от исполнения их прямых служебных обязанностей. Порою ему казалось, что начальник управления недооценивает значение оперативной работы, о которой не принято публично ни говорить, ни писать. Результаты боевых действий, размышлял он, сказываются прямо и видны сразу, а последствия чекистских мероприятий — опосредованно и через какое-то время.
Свои соображения Прошин и высказал сейчас Воронину. Тот слушал, не перебивал. Характер комиссара, в отличие от Прошина, был уравновешенным, он умел слушать подчиненных, терпеливо относился к мнению других.
— Я не умаляю значения оперативной работы, напрасно вы так думаете, — спокойно проговорил Воронин, опустив опухшие и красные от бессонницы веки; неловко шевельнул рукой и поморщился: напоминало о себе недавнее осколочное ранение, полученное в Серафимовическом районе.
— Вы же слушали обращение городского комитета обороны, — продолжал он. — Все, кто способен носить оружие, на баррикады, на защиту родного города, родного дома… Помните эти слова? По-вашему, нас это не касается?
— Александр Иванович, город защищают тысячи бойцов Красной Армии, войска НКВД и истребительные батальоны. Горстка чекистов — это капля в море. Но то, что должны они делать по службе, никто другой сделать не может. — Прошин с трудом сдержал себя, понимая, что, если он вспылит, начальник управления перейдет на приказной тон и не дослушает его. — Я знаю, наши товарищи готовы драться до последнего. Но кто станет заниматься оперативной работой, если они погибнут? Мы вылавливаем вражеских агентов, добываем ценнейшую для командования информацию о противнике, караем мародеров и дезертиров, — продолжал Василий Степанович. Начальник управления слушал и, должно быть, мысленно взвешивал его доводы. — Наконец, промышленные объекты…
— Ладно, уговорил, — нехотя согласился Воронин. — Но тех, кто включен в отряд Петракова, пока не трогать.
Прошин знал, что отряд старшего лейтенанта госбезопасности Петракова Ивана Тимофеевича создан по указанию комиссара для защиты переправы. В отряд были включены сотрудники НКВД, в том числе — несколько человек из отдела Поля, работники милиции, пожарники и рядовые бойцы.
— Хорошо, Александр Иванович, — сказал Прошин, хотя понимал, что не полностью удалось отстоять свои взгляды. Но и этому он был рад.
Василий Степанович вышел из убежища и пошел в сторону Волги, на командный пункт управления. Немцы продолжали бомбить и обстреливать город. Ехать на автомашине было опаснее, чем идти пешком. Машина могла привлечь внимание фашистских пилотов, летавших почти над крышами; по многим улицам вообще нельзя было проехать, потому что мостовые были завалены.
Прошин пробирался перебежками, укрываясь за уцелевшими стенами разрушенных домов. В такие минуты он не думал о том, что его могут убить. Главным для него было исполнение своего долга. От него зависели судьбы многих людей, их вклад в общее дело победы над врагом.
Одного боялся Прошин — свалиться от паралича. Временами он ощущал боль в голове и позвоночнике, именно такую, которая скосила его с ног восемь лет тому назад.