Хомяков подошел к постели, приоткрыл одеяло.
— Что с тобою?
— Не знаю. Наверно, простудилась, — ответила Ася слабым голоском.
Староста принюхивался, — должно быть, запах самогона еще не совсем выветрился из избы.
— А что у тебя на чердаке? — спросил он ни с того ни с сего, обращаясь к хозяйке.
— На чердаке-то? — переспросила смышленая Антонида Марковна, чтобы найтись с ответом. — На чердаке мыши квартируют, вольготно им в прелой соломе.
Еще раз предупредив хозяйку об ответственности за укрывательство чужих, Хомяков вышел во двор, женщина последовала за ним. Староста зачем-то заглянул в сарай, коза встретила его протяжным блеянием.
— Гляди у меня, дознаюсь — вздерну, — снова пригрозил Хомяков, видно, холуйский нюх подсказывал ему, что в этой избе — непорядок.
Антонида Марковна взяла кастрюлю и стала доить козу. О ужас! Лейтенант так захрапел в погребе, что даже коза жалобно замемекала и заегозила. «А если бы староста услышал, — подумала хозяйка, — беды не миновать».
Трушин и Ашихманов чутко прислушивались к словам и действиям Хомякова и, если бы возникла опасность, пришли бы на помощь хозяйке. У них возникало желание — прикончить старосту, но после недолгого размышления пришли к единому мнению: преступные дела фашистского пособника не задокументированы и самосуд над ним не будет оправданным. Бывают собаки, которые лают, но не кусают; может быть, Хомяков из той породы.
С наступлением темноты Динглеру приказали выбраться из погреба, связали ему руки за спиной, оставив конец веревки, который в пути держал в руках молодой и сильный Сергей Никитич.
В течение ночи благополучно добрались до станции Воропоново и укрылись в глубоком овраге. День провели в гнетущей тревоге: мимо спасительного оврага с лязгом и грохотом шли танки, автомашины и мотоциклы. Правда, лейтенант Динглер вел себя разумно: ему пригрозили, и он без кляпа во рту послушно соблюдал тишину.
Вернувшись на лесной кордон, Прошин тут же вызвал Бориса Константиновича.
— Какие вести от Трушина?
— Все в порядке, Василий Степанович. Возвратились, привели «рыжего лейтенанта», мы допросили его и передали в штаб фронта.
— Овчина стоила выделки?
— Да, лейтенант Динглер сообщил важные сведения, аэродром у Карповки наши разбомбили, ни один самолет не поднялся с земли.
— Хорошо! А у меня тоже есть кое-что для тебя, — сказал Прошин и, повременив минуту, чтобы разжечь любопытство Поля, добавил: — Валерий Лазаревич Риттенштейн — преподаватель Варшавской разведшколы, награжден бронзовой медалью «За усердие».
— Это достоверно?
— Да, два агента подтвердили: один задержан, второй сам сдался… Борис Константинович, подготовь документ в Центр, я думаю, что пора устанавливать связь с ним.
Когда все деловые вопросы были рассмотрены, Прошин, находясь под впечатлением встречи с женой и сыном, спросил Бориса Константиновича о его семье.
— Как у всех, Василий Степанович, не до жиру — быть бы живу.
— Семья твоя плохо живет, в районе мне рассказали…
Василий Степанович написал записку и протянул ее Полю.
— Возьми и перешли жене, пусть переезжает в Палласовку, к моим на Кумыску. Комната большая, поместятся.
Поль прочитал записку. В ней Прошин просил Анну Николаевну потесниться и поселить в своей комнате семью Бориса Константиновича.
— Я не могу принять это, — отказывался Поль, положив записку на стол, — зачем стеснять, и так не мед там.
— Бери, бери, тебе говорят, — сердито сказал Прошин. — Знаю, не мед, но там хоть продуктами кое-как обеспечивают, а твои в Савинке вовсе голодают… Оттуда сколько до Палласовки?
— Километров двадцать.
— Пусть немедленно и переезжают. Если не хочешь потерять моего уважения, отошли записку.
— Большое спасибо, Василий Степанович, — взволнованно поблагодарил Поль и взял записку.
Отпустив Бориса Константиновича, Прошин тут же вызвал к себе начальника другого подразделения Коненкова.
— Никандр Иванович, как идет разминирование объектов? — спросил Прошин, поздоровавшись с Коненковым.
— Медленнее, чем хотелось бы.
— Почему?
— Бои идут у заводских стен, бомбежка и обстрел не прекращаются ни на минуту. В таких условиях, сами понимаете…
— Понимаю и все-таки напоминаю: вывоз «мыла» надо ускорить.
— Хорошо, товарищ капитан.
Работа по разминированию заводов оказалась даже труднее, чем закладка взрывчатки: дело в том, что к этому времени в городе фактически не было линии фронта, одну сторону улицы занимали немцы, другую — наши, в одном подъезде были фашисты, в другом — советские бойцы, мостовые либо завалены рухнувшими зданиями, либо заминированы.