— Кто парашют укладывал?!!
Александр Михайлович, капитан Табачников, белый как мел, тихо так нас спрашивает:
— Кто укладчик?
— Я... — говорю. — Я укладывал этот парашют.
— Там все было в порядке, Костя? — спрашивает капитан.
— Конечно, товарищ капитан...
А генерал стал красный, как отвар свекольный, и кричит на все летное поле, при всех курсантах, при всех службах, при всех офицерах, Александру Михайловичу, капитану Табачникову:
— Табачников!!! Сволочь!.. Кончай там шептаться со своими выблядками!.. И прекрати немедленно эти жидовские штучки — отвечай: кто парашют укладывал?!!
У Александра Михайловича, капитана Табачникова, лицо прямо серое стало:
— Я собственноручно укладывал этот парашют.
— Ах так?!! — кричит генерал. — Тогда надевай его и прыгай с ним сам!!!
— Разрешите сначала осмотреть парашют и переуложить? — спрашивает Александр Михайлович.
— Не разрешаю!!! Ты у меня, интеллигент сраный, не вывернешься! — орет сбесившийся генерал. — Приказываю!!!
Тут к генералу все бросились — и начальник учебно-летного отдела, и начальник штаба, и смершевец наш — кагэбэшник по-нынешнему: «Что вы, товарищ генерал?!! Нельзя без переукладки! Зачем вам еще один труп?.. Такой удар был, там, наверное, все размолотило!..»
А генералу с испугу вожжа под хвост:
— Никакой переукладки! Он этим парашютом мне курсанта погубил, пусть теперь сам испытывает, что такое неисправный парашют!!!
Ну, снял Александр Михайлович с мертвого курсантика этот парашют, надел на себя, застегнул подвесную систему, глянул так на меня и полез в самолет.
— Товарищ генерал!.. — кричит начальник политотдела, забыл фамилию. — Что вы делаете?! Отмените сейчас же приказ!..
А генерал от страха совсем одурел — и на него матом. А тут уже и самолет на взлет пошел...
Он и пятисот метров не набрал, как видим — открывается фюзеляжная дверь — тогда с Ли-2 прыгали, — и оттуда вываливается Александр Михайлович, капитан Табачников!..
Я лег на землю, глаза закрыл, голову обхватил руками, дышать не могу, икаю... Я-то хорошо знаю, что может случиться с парашютом от такого страшного удара об землю. И шпильки в люверсах могли загнуться — тут уж парашют точно никогда не раскроется! И вытяжной трос мог лопнуть, и... Да мало ли что?..
И вдруг слышу: «Ура-а-а!!!» Открываю глаза, а в небе, совсем рядом, раскрытый парашют!.. Я хочу встать с земли — не могу. Сил нет...
Приземляется Табачников Александр Михайлович, гасит купол, расстегивает подвесную систему и подходит ко мне. Поднимает меня с земли трясущимися руками и говорит мне так тихо-тихо:
— Спасибо, сынок.
А к нему тут со всех сторон! И первым бежит генерал Приходько Иван Степанович. Очухался — натурально плачет и кричит Табачникову:
— Саша!.. Прости меня!.. Сашок! Не обижайся!.. Ну извини! Ну перебздел я, себя не помнил! Ну хочешь на колени встану?!
Он вообще-то был ничего мужик. Психованный малость, а так — ничего.
Но Табачников только посмотрел на него, как солдат на вошь, и так негромко сказал генералу:
— Пошел ты на хуй, козел вонючий.
А через неделю перевелся куда-то на Север, в пограничную авиацию. Потому что парашют был совершенно ни при чем — я его сам укладывал. Этот бедный курсантик так перенервничал, что как из самолета выпрыгнул, так сознание и потерял. Это нам потом доктор объяснил. Так что он даже смерти своей не ощутил... Вот. А ты, Матвеич, несешь без разбору всех по пням и кочкам. Тебе-то что — кто русский, кто нерусский? Тьфу!..
— Ну ладно, Кинстинтин, бочку на меня катить. У нас чего, в пузыре ни хрена не осталось?
— Да, вроде всю докушали.
— Кинстинтин! А на кой нам хрен этот митинг? Чего мы на ём не слыхали? Айда ко мне! У меня дома бутылка есть. Огурчики, капустка. А? Я тебя с соседом, с Лазарь Григорьичем, познакомлю. Вместе выпьем... Айда?