Это был шумный и одновременно веселый город. Его веселье бросалось в глаза. Иногда ранним утром, шумно возвращаясь после очередного бала в Версаль, мы видели крестьян, прибывающих с другой стороны шлагбаума со своими товарами, чтобы продавать их на Центральном рынке Парижа. Мы встречали булочников из Гонасса, привозивших хлеб в Париж. Через несколько лет этим булочникам не будут разрешать увозить обратно ни одной непроданной булки хлеба, поскольку хлеб станет таким сокровищем, что власти установят строгий контроль за каждым куском хлеба, ввезенным в столицу. Хлеб! Вот слово, которому предстояло звучать в моих ушах похоронным звоном. Однако в то время простые булочники из Гонасса, которые дважды в неделю приезжали в Париж, открыв рот смотрели на наши кареты, возвращающиеся в Версаль.
Тогда я ничего не знала о буднях города, в который каждое утро приезжали шесть тысяч сельских жителей со своими товарами. Оперный театр, дома людей, так горячо любивших меня, столица государства, королевой которого я стану в один прекрасный день, — вот чем был для меня Париж.
Если бы мне рассказывали о Париже! Мадам Кампан часто высказывала сожаления по этому поводу. Она говорила, что Вермон преступно держал меня в неведении. Я могла бы так много узнать, если бы видела Париж за работой, то есть таким, каким он в действительности был для парижан. Я увидела бы чиновников, идущих на работу, торговцев на Центральном рынке — этом чреве Парижа, парикмахеров, покрытых мукой, которой они пудрили парики, адвокатов, одетых в гражданское платье и в мантии и направлявшихся в свои конторы в Шатле. Я узнала бы о разительных контрастах и смогла ощутить разницу между нами, в роскошных платьях, и бедными нищенками, теми унылыми созданиями, на лицах которых, изборожденных следами попоек и всяких превратностей судьбы, осталось мало человеческого; созданий полуживых и слишком потасканных для того, чтобы продолжать заниматься самой древней профессией, которые теперь годились лишь на то, чтобы исполнять поручения самых бедных проституток. Так много бедности на одной стороне, так много великолепия на другой! Париж, через который я беспечно и весело ездила, был местом с плодороднейшей почвой для вызревания революции.
В самом сердце Парижа находился Пале Рояль. Наподобие небольшого богатого городка со своими порядками, он представлял собой закрытую со всех сторон площадь, куда с наступлением темноты собирались разного рода мужчины и женщины. Здесь происходило обсуждение произведений искусства, скандалов при дворе — мое замужество, вероятно, было одной из главных тем, — а с течением времени — вопросов неравенства, стремления к свободе, равенство и братство людей.
Я всегда чувствовала возбуждение, когда мы покидали Версаль и направлялись по дороге в Париж. Обычно мы ехали в каретах, часто с тщательно одетым ливрейным лакеем впереди, который показывал, насколько богатые и важные люди следуют за ним. Те, кто не был настолько богат, ехали в довольно громоздких экипажах, запряженных восьмеркой лошадей, или в колясках еще меньшего размера, которые называли «ночными горшками», более удобные для пассажиров, хотя и плохо защищавшие от непогоды.
Меня всегда охватывал трепет, когда я въезжала в город. Он казался особенно таинственным с наступлением темноты, когда загорались уличные фонари, качавшиеся на длинных консолях. Когда проезжала наша коляска, от нее летели в стороны фонтаны грязи, поскольку Париж славился грязью. Она была особой и, как мне сказали, отличалась от другой грязи во Франции. У нее был характерный серный запах, и если она долго оставалась на одежде, то могла прожечь дырку. Несомненно, она образовывалась из отбросов, которые плыли по улицам. Поэтому иногда Париж называли Лютецией — городом грязи.
С наступлением Нового года пришла пора карнавалов, балов, маскарадов и комедий, опер и балетов. Я, могла провести всю ночь на одном из них. Моя любовь к танцам была известна, поэтому балов-маскарадов было больше, чем обычно. Мы всегда уезжали инкогнито. Это выглядело забавным. В некоторых случаях я была одета в домино, а в других — в простое платье из тафты или даже газа или муслина. Мне доставляло величайшее удовольствие скрывать свою личность, но я никогда не ходила на такие балы без сопровождения мужа или деверей. Это было не только запрещено, но и опасно, что было понятно даже мне.
Наступило 1 января — этот день я никогда не забуду. Я выехала с Прованским и Артуа, моими невестками, придворными дамами и кавалерами. Мой муж не пожелал присоединиться к нам. Я не предпринимала попыток уговорить его, поскольку знала, что он не любит такие поездки.