Янек отправился в наш двор на разведку.
Между нами было условлено, что если его подстрелят, то я из мальчиков создам боевую организацию, вооружу их и буду мстить за смерть Янека.
Он явился вскоре одетым, принес мне штанишки и сообщил, что полиции нет, а матери ищут нас и обещают всыпать. Арестовали, как оказалось, многих рабочих. Стефана поймать не удалось. Револьверы Стефана мы спрятали в траву у пруда. Вскоре он явился, приказал нам достать револьверы, получил их и исчез.
Мы заслушались рассказов Невядомского. Тягостно было и на этот раз расставаться.
Конвоиры слушали его с таким же напряженным вниманием, как и мы.
Невядомский простился с нами на этот раз сердечно. Пожал Петровскому и мне руку. Конвоиры ему не мешали. Очевидно он расположил их к себе своей простотой.
Ведь оба они были крестьянами и почувствовали очевидно в нем не чуждого человека.
Когда Невядомского увели, Петровский стал философствовать.
Он говорил о том, что польский народ будет иметь свой Октябрь, так же как и мы. Таких как Невядомский в Польше сотни, тысячи, миллионы из рабочих и крестьян; они помнят панов, протянут нам руку и создадут у себя социалистическую республику, вместе с нами будут бороться за мировую революцию.
Глаза у Петровского разгорелись.
Мы и сами хорошо знали, что польским рабочим и крестьянам чужда мечта о великой Польше. Хотя им в мозги упорно старались богатые паны вбить мысль о захвате Украины, Белоруссии, Галиции. Рабочему и крестьянину прежде всего нужен был хлеб, мир, революция, борьба за освобожденный труд, за торжество пролетариата, а не Данциг, Вильна, польский коридор, Одесса, Харьков, Киев.
Невядомский напомнил всем нам о борьбе с капитализмом, которую братски вели до захвата Польши немцами польские рабочие плечом к плечу с русскими пролетариями.
— Ладно, — успокоил я Петровского, — пока Невядомский и ему подобные находятся в тюрьмах, — мы с тобой в плену. Задача заключается в том, чтобы выбраться из этого проклятого места.
Невядомский на свободе будет собирать еще сотни и тысячи борцов за дело революции.
В следующие две встречи — они были последними — Невядомский — или попросту Владек — рассказал нам о своей юности.
Первое боевое крещение он получил в одной из рабочих демонстраций в Варшаве. Было ему тогда 14 лет — крепко врезался в его памяти этот день.
— Мы направились, — рассказывал он, — через площадь Кецелего, встретили кучу рабочих, шедших к Вольской заставе. Не доходя Огородовой улицы, рабочим преградила дорогу полиция. Мальчуганы бежали впереди, их пропустили, но рабочих начали разгонять. Мальчуганы попробовали вернуться обратно, они ухитрились проскользнуть между полицейских. Рабочие начали напирать на полицейских, свистя и ругаясь. Полетели камни. Раздались крики, сзади оказались казаки. И действительно от Огородовой улицы налетали казаки. Рабочие разделились на две группы — часть налегала на полицейских, пробираясь в сторону Вольской заставы, другая же часть повернулась к казакам, бросая в них вырванные из мостовой булыжники. Рабочие наконец прорвали кордон и пошли по Холодной улице в сторону пивоваренного завода Хабербуш и Нишле. Там сотни их шли не только по тротуарам, но и посредине улицы. Раздались выстрелы. Мальчуганы бежали посредине улицы, не зная куда деться. Меня подхватил под руку какой-то мужчина, и, увлекая за собой, вбежал в ворота дома на Холодной улице. Там оказалось уже несколько десятков мужчин, женщин и детей.
У завода Хабербуша и Нишле было убито 2 рабочих и несколько человек ранено.
Возвращаясь домой, я по дороге услышал о том, что завтра будет всеобщая забастовка и что всем рабочим придется выйти на улицу, для того, чтобы протестовать против убийства и требовать сокращения рабочего дня и повышения заработной платы.
Мы шли мирно домой, но в это время неожиданно из-за угла вылетела кучка казаков, набросилась на нас и стала избивать. Одного из них мы сумели стащить с лошади, я вырвал у него саблю и ударил его по голове. Меня же другой казак рубанул в этот момент по плечу. Я невзвидел света от боли, меня подхватили под руки товарищи и поволокли на квартиру к одному из рабочих, где я и провалялся около шести недель, пока рана не зажила.
Встал я на ноги законченным революционером, отдавая себе ясно отчет в том, что дальше должен я делать для освобождения рабочего класса…
Петровский с опаской поглядел на солдат — конвоиров Владека. Тот усмехнулся, похлопал Петровского по плечу и сказал: