- Скажи, а Софью Курагину…ну, настоящую, Саломея не достанет? – Я взялась за голову, до меня, дуры, только что дошло, какой опасности я подвергаю Сонечку и месье Шанталя.
- Не думаю. Она же в Авиньоне. Времена, когда Морена Кантарини могла всё, остались в прошлом. – Волк усмехнулся. – А ведь мой отец сотрудничал с её отцом, когда тот был на свободе. Смешно.
- А Морена знает, что ты из семьи союзника?
- Конечно. Только ей плевать. Мои родные всё ещё на плаву. Это её бесит. Потому она и жаждет моей смерти.
***
Волк ушёл, а я продолжила таращиться в окно. Шуршание листвы, её отливающая мягкими оттенками зелень действовали успокаивающе. Я водила пальцем по засохшим губам и гадала, во что они превратятся завтра, если Саломея продолжит избиение.
- Ты неплохо устроилась, - в комнату ворвалась та, которую я только что вспоминала.
Меня передёрнуло от неожиданности и страха перед новой болью.
– Я долго размышляла и решила, что ты, скорее всего, хорошая горничная. Нам давно не хватает хорошей горничной. Так что, не забудь завтра открыть мою поваренную книгу и приготовить завтрак, достойный меня.
- А если я добавлю в него яду? - Мой вопрос — явное проявление глупости. Что есть, то есть — сначала говорю, потом думаю.
Саломея минуту смотрела на меня насторожено, потом расслабилась.
- Спасибо, что предупредила. Теперь Волк возьмёт на себя ещё одну обязанность — дегустировать все блюда. – Голова американки запрокинулась в немом смехе. - А тебе никто не говорил, что ты дура?
- Неприятный комплимент. – Минуту назад, я сама себя обозвала «дурой», но одно дело оскорбительное замечание от себя себе, другое — какая-то дрянь будет насмехаться надо мною. – Одно успокаивает — я не единственная дура в этой комнате.
- Что?! – Саломея опешила.
- Если вы так хотите знать моё имя, почему в мобильник не заглянете? – Я прекрасно понимала, что мой Верту пал смертью храбрых. В противном случае, головы моих родных уже давно бы ждали своей очереди на бальзамирование.
- Ты про Верту? – Саломея скривилась, и её лицо стало не просто страшным, а ужасающим. Наверное, даже дьявол в своём худшем воплощении выглядит посимпатичнее. – Твои соотечественники, эти тупые болваны охранники, которым Морена платит сумасшедшие деньги, проявили инициативу: а что будет с Верту, если его на рельсы положить? Один дурак сумел убедить двух других, что трамвай непременно сойдёт с рельс…в результате: от твоего телефона остался трафарет. Рада?
Да, я радовалась и грустила одновременно. Я очень любила свой милый телефончик.
- Вижу, что рада, - продолжила Саломея, - и еле сдерживаюсь, чтобы не заехать по твоей нахальной физиономии, которая, к слову, утратила привлекательность после нашего последнего разговора. Я, собственно, зачем зашла — мы теперь как бы подруги… и я решила, что раз так, пусть у тебя тоже будет маленькая коллекция голов. Расположим их на шкафу, когда на нём не останется места, мы по стенам позабиваем полочки.
Саломея распахнула дверь и крикнула:
- Заносите!
И тут же в мою маленькую комнатку втиснулись два охранника. Один — неопрятный толстяк с жиденькой бородкой, другой — юноша, тощий и плоский как доска, в его лице, сплошь усыпанном неприятными на вид прыщами, я на мгновение уловила отвращение и даже возмущение.
- На шкаф кладите, - скомандовала Саломея. Молодой охранник как раз полностью вышел из-за спины старшего товарища, что дало мне возможность понять причину его эмоций — он держал в руках голову тёти Мани, накрытую прозрачным колпаком. В отличие от тех голов, что я видела в музее Саломеи, тётя Маня не улыбалась. Лицо её выражало сразу три чувства — обиду, тревогу и страдание.