- Филиппо! Очнись, - просила я его. – Пожалуйста. Мы столько пережили вместе. Теперь мы свободны.
- Риккардо! – Позвал Филиппо и открыл глаза. Его затрясло, и я поняла, что это предсмертная агония.
- Филиппо, я люблю тебя…
- Я знаю… - он рассеяно посмотрел на меня. – Но я не могу. Агнесс, Риккардо… я должен быть с ними. Я хочу умереть.
- Ты не можешь…
- Мне нет места среди живых. Агнесс и Риккардо… я хочу быть с ними. – Филиппо попытался сесть. Я помогла ему.
- Тогда тебе надо сделать выбор между ними двумя. Решить, кто больше в тебе нуждается. – Я сжала покалеченную детскую машинку, которая всегда была при мне.
- Они ждут меня…
- Не знаю, насчёт Агнесс, а вот Риккардо точно ждёт. И я обещала ему, что найду тебя.
- Ты не понимаешь…
- Это ты не понимаешь! – Прокричала я. – Риккардо жив!
- Не может быть. Я видел…
- Я тоже видела! – Я склонилась к Филиппо, едва не столкнувшись с ним носами. - Я видела, как он упал, как раскинул ручки, как кровь полилась у него изо рта. Моя подруга Марина спрятала его тело от пиратов, чтобы не выбросили в море, как его мать. Но оказалось, он дышит! Пуля сбилась с первоначального курса. И вот причина! – Я вручила Филиппо машинку Риккардо.
- Что это?
- Посмотри внимательно.
- Разве можно увидеть что-то в этой кромешной тьме? – Филиппо схватил машинку и принялся щупать её со всех сторон.
- В кромешной тьме? – замечание Филиппо озадачило меня. Было сумрачно, но не темно. «Наверное, Филиппо ослеп на фоне наркотической ломки», - сделала я вывод. – Это игрушка Риккардо. Она находилась в кармашке его рубашечки у самого сердца. Пуля попала сначала в неё, а потом в Ричарда.
- В Ричарда?
- Теперь его зовут Ричард Макаров. Мы изменили имя, чтобы спасти его от Саломеи и Морены.
При последних словах Филиппо заплакал. Я нежно прижала его к себе. Так мы сидели долго, очень долго.
Отплакавшись, Филиппо принялся расспрашивать меня о сыне. Нелегко давались мне слова. Из глубины сырого подвала события последних двух лет смотрелись ярким счастливым временем. Но Филиппо радовался, я же переживала и думала о том, что для моего любимого этот же период времени прошёл страшными часами плена, сменяемого дурманом забвения.
Я смотрела на моего Филиппо, и в сердце моём расцветали фиалки — предвестники весны. Теперь я точно знала, — он выживет. Мы выберемся на поверхность, и всё у нас будет хорошо.
Три дня ушло на восстановление сил Филиппо. Он шёл на поправку со стремительной быстротой. Ни один врач не поверил бы в столь скорое исцеление недавнего наркомана, дошедшего до самого края пропасти. Но мне не нужны были заключения врачей. Я видела всё своими глазами.
Когда Филиппо смог идти, мы продолжили путь. Я вела ослепшего любимого за руку, и мне казалось, что идём мы по звёздам, широким покрывалом устилающим бескрайнюю Вселенную. Петти бодро шагал впереди нас.
Покидая подземелье, я с грустью оглядывалась назад.
Настёна
На скрипучем, неприятно ездящем под попой ящике примостилась нищая сиротка. Тощенькое тельце девочки, одетое в мешковатую, не по размеру скроенную одежонку, нет-нет да и вздрогнет.
Каждый толчок, спровоцированный детским вздрагиванием, нервным хрустом отдавался в ненадёжном седалище. Того и гляди треснет доска, а за нею другая. Насквозь прогнило дерево, — с внутренней стороны ящик цвёл бело-зелёными россыпями, но снаружи казался ещё вполне пригодным для использования в хозяйстве. Это потому, что регулярно протирался, ибо редко оставался без седока.
Ещё недавно этот самый импровизированный насест был любимым местом бабушкиного времяпрепровождения. Бывало, выйдет поутру баба Нюшка из хибары, поздоровается с солнцем, поклонится на все четыре стороны, поблагодарит, да и присядет на ящик под кривое окошко небом любоваться, а если отдышка не мучит, и внученьку поучать жизненным премудростям.
Нехитрая бабкина философия сводилась к тому, что на большой планете ни одного нехорошего человека не сыщется. Все хороши, каждый по-своему.
Настенька всегда слушала с уважением. Давно позабыла спрашивать: «а папка хорош разве, если оставил нас с мамой?» и «а те дяденьки, что мамку застрелили, тоже хороши?». Знала, что бабушка скажет: все хороши, только жаль, ошибки делают, с пути правильного сбиваются. А если раз ошибся, так уж пошло, поехало, завертелось. Не нам судить, да обсуждать, кто чего не так вытворил.
Настёна верила бабушке и зла ни на кого не держала, только вздыхала, да думала, что житьё у них с бабулечкой совсем нелёгкое. И раньше непросто жилось, при живой-то мамке: бабушка болела, денег ни на что не хватало. Но тогда у них хоть квартира была. Теперь приходится жить на свалке, в той её части, что давно заброшена и единогласно признана свалочными бомжами местом бесперспективным.