Настя потёрла замёрзшие пальчики. Надо бы одеть рукавички. Только вставать не хочется. В доме, вернее в том, что малышка считала домом, лежала уснувшая навеки баба Нюша.
Кособокое сооружение, сбитое из фанеры, утеплённое старыми матрацами и прочим мусором стало для старушки последним приютом.
Единственное достоинство нахаляву сооружённого жилища — буржуйку вчера соседи утащили.
А зачем покойничихе печка?
Семилетнюю девочку в расчёт не брали. Всё равно не выживет в суровых условиях позабытой властями свалки. Брать на себя ответственность за ребёнка никто не собирался. Своих ртов хватает. Можно, конечно, продать девчонку в город попрошайкам. Но мусорники с попрошайками враждовали. Потому Настю никто не трогал. «Хороших людей» не волновала судьба окончательно осиротевшего ребёнка.
«Ещё минутку, - подумала Настя, - потом встану».
Минутка прошла, за нею другая. А Настя всё сидела, как каменная, только и делала, что тёрла ручки, да ножками постукивала о деревянный бок ящика. Лишь изредка подбирала слезу с лица, да больно сопела забитым носом.
Что же делать?
Бабулечка промучилась три денька. Два из которых выглядела страшно, как неживая. Оттого и пошёл слух, что загнулась старуха. Не увидели её в привычном месте на ящичке под окном. Скупщик барахла заглянул было, да отпрянул, приняв умирающую за мёртвую.
На самом деле бабушка ушла под вечер Сочельника. Вчера оно случилось. А сегодня — Рождество Христово, великий праздник. Очень великий. Настя помнила, как когда-то, в той, навсегда потерянной квартире в почти забытой жизни, ждала она детишек постарше, что напористо звонили в дверь, а потом звонко читали стихи, часто нескладно, или пели незамысловатые песенки и ждали конфет за труды. Бабуля обещала Настеньке, что очень скоро и её отпустит с подружками по соседям ходить, с Рождеством поздравлять. Надо лишь самую малость подрасти…
Настя вздохнула. Сейчас бы бабушка точно разрешила. Да кто пустит на порог тощую замарашку? Хорошие люди чураются грязи, от которой все болезни начинаются.
Грузно поднявшись, малышка порылась в кармане, нашла спички. По случаю вспомнила книжку Андерсена «Девочка со спичками».
Снова задохнулась слезами. Не понять, кого больше жалела, себя, или бабушку.
Подожгла газету и подбросила в хибару. Вспыхнуло сразу. Минут через десять домишко пылал словно факел, зажжённый в честь самого дорогого человека.
Не в силах оторвать глаз от буйствующего огня, Настёна и не заметила, как занялось гореть на ней худое пальтишко.
- Ты что, дура, помереть хочешь!? – Дядя Витя барахольщик оттолкнул девочку в снег. – Вот ненормальная, дом спалила.
- Я бабулечку похоронила, - Настёна побила по тлеющему подолу, искры опали и затухли.
- А жить где станешь?
- Пока не решила…
- Если что, я товар от тебя принимать буду. Ты неплохо умеешь полезные вещички из хлама выискивать, да в божеский вид приводить. – Дядя Витя тоскливо смотрел на девчушку. Пропала сирота. Было б лето… А так — зима. Вчера по телевизору говорили, мороз крепчать будет. Может, отвести её в детский дом? Но у хорошего человека дяди Вити были нелады с законом, вернее, с теми, кто его представлял. Формальностей он боялся, да и соваться в некоторые районы города не с руки было.
- Спасибо, - поблагодарила девочка, считав с соболезнующего лица все сомнения. – Я пока пойду?
- Иди… - он хотел спросить «куда?», но не стал заморачиваться, догадываясь, что слово за слово и не сможет отпустить ребёнка в никуда, на верную погибель.
Сунул в окоченевшую детскую ладошку измятую купюру, да и пошёл прочь. Судьба несчастной девчушки промучила сердобольного барахольщика аж до самого вечера, даже храп его в ту ночь был необычно тихим и сентиментальным. А к утру, с новым рассветом, жизнь взяла своё — дядя Витя втянулся в привычную рутину, где нет места сантиментам. Надо выживать.
Умирая, хибарка потрескивала, да постанывала. Но всё то было позади, за спиной Настёны. Она шла, не оборачиваясь, торопилась к двум мусорным кучам, несколько недель назад высыпанным парой заблудившихся грузовиков и давно разворочанным и перерытым местными обитателями.