С самого начала технологического прорыва 1850-х частные производители вооружений стали практиковать проникновение на внешние рынки в качестве средства для увеличения доходов и снижения отрицательного воздействия изменчивых запросов внутреннего рынка на их продукцию. До тех пор, пока изобретательство и опытные работы оставались исключительно делом частных компаний, особо деликатных проблем морального свойства не возникало. Однако после 1880-х, когда тесное сотрудничество между флотскими офицерами и конструкторами и промышленниками частного сектора стало неотъемлемой составной создания каждого нового устройства, со всей серьезностью встал вопрос зарубежных поставок – т. е. кто, что и кому имел право продавать. Верность родине лишала возможности заключения выгодных сделок с возможными врагами. Эта проблема могла быть просто обойдена в отношении стран, поддерживавших союзные или дружественные отношения (хотя бы на тот срок, пока дипломатический расклад оставался прежним). Однако заключенные между британскими производителями вооружений и Круппом соглашения об обоюдном использовании патентов, (часть которых продолжала выполняться и в ходе Первой мировой войны), привели к самой жесткой и нелицеприятной постановке вопроса относительно того, что являлось определяющим-государство или компания, общественное благо или частная прибыль(50*) .
В целом, видится явным, что оружейные компании стали первопроходцами череды новых технологий: сталелитейной металлургии, промышленной химии, электроприборов, средств радиосвязи, турбин, дизелей, оптики, механических вычислителей (для управления огнем), гидравлических устройств и многого другого. Впрочем, вскоре эти компании-первопроходцы преобразовались в массивные бюрократические образования псевдогосударственного характера. Решения, принимаемые крупными компаниями по техническим и финансовым вопросам, стали обретать характер государственной важности. Боевые качества производимых ими вооружений, в свою очередь, стали для соперничающих и вооруженных сил европейских государств вопросом жизни и смерти. После 1866 и 1870 гг. каждому стало понятно, что достигнутое в какой-либо области техническое превосходство способно предоставить решающее преимущество на войне. Таким образом, каждая из технических возможностей в конструкции вооружений несла также нагрузку политической и военной вовлеченности и должна рассматриваться как с точки зрения государственных интересов, так и финансового будущего фирмы, разрабатывавшей новый вид оружия.
Подобным образом там, где финансовые и управленческие решения Адмиралтейства стали сливаться с финансовыми и управленческими решениями пока еще явственно частных фирм, в краткий срок сложились обратные связи. Государственная и частная политики стали неотъемлемым целым. Либеральные критики 1920 -30-х гг. и историки-марксисты (или псевдомарксисты) с 1950-х пришли к заключению, что ведущим в этом смешении являлся частный элемент, а погоня за прибылью была побудительной силой. Все остальное считалось побочным и объектом манипуляций со стороны алчных умников, стремившихся обогатить как акционеров, чьи интересы они представляли, так и набить собственные карманы.
Думается, что вышеуказанное является искаженным видением человеческих мотивации и поведения. Несомненно, там, где патриотизм и выгода совпадали, отклик был куда более живым – и именно в таком свете рассматривали свою роль владельцы частных оружейных компаний. Однако человеческими действиями также руководило абстрактное понятие разрешения возникавших проблем. Область торговли оружием в годы, предшествовавшие Первой мировой войне, привлекла непропорционально большое количество новаторов-изобретателей только лишь потому, что именно промышленные опытные работы были тогда сферой наиболее смелых и настойчивых экспериментов(51*) . Один-единственный новатор вызывал цепную реакцию появления себе подобных.