...она давно ушла, а все я смотрел ей вслед и никак не мог понять этих переменчивых, непокорных и непостоянных, глаз.
***
- Я пойду.
Камелия вскинула на меня взгляд удивленно расширившихся глаз. В нем так и читалось неверящее: "Как можно уйти с Беллетайна?"
Легко, маленькая Камелия. Тем, для кого он пахнет не луговым медом, а горькой полынью, с привкусом дымных пожарищ - легко.
- Но как же... - начала она, искренне расстраиваясь за меня. И такой забавной она была в своей смешной, искренней и детской заботе о других, что мне захотелось рассмеяться.
...Я нашел их на одной из затерянных в Лесу полян, среди круговерти танцев - неистовых, наполненных хмельной радостью и искренней простотой. Нэльвё и Камелия сидели рядышком на поваленном дереве, с кружками хмельного меда в руках, и о чем-то болтали. По счастливым, разгоряченным лицам было видно, что они только-только шагнули из круга танцующих. Я улыбнулся, заметив вплетенные в непривычную тугую косу девушки белые лилии. Кажется, маленькая леди, так непохожая в своей непосредственности ни на смертных, ни на aelvis, понравилась fae.
- Но ведь Беллетайн! - наконец, закончила Камелия, потерянно взглянув на меня.
- Для меня это грустный праздник, - вымученно улыбнулся я. И, помедлив, продолжил, зная, что она все равно спросит: - С ним связаны... плохие воспоминания.
- Но разве что-то плохое может случиться в эту ночь?
Как много в твоем голосе слепой детской веры, маленькая леди! Мне так не хочется ее разрушать, но еще больше - лгать.
- Может, - губы болезненно искривились уже не в улыбке, а в какой-то болезненной гримасе. - Например, война.
Я кивнул Нэльвё на прощанье и, не дожидаясь, пока девушка очнется и засыплет меня вопросами, чуждыми этой ночи и особенно в ней невыносимыми, стал проталкиваться к тропке, ведущей прочь из Леса. Поляну, тонущую в ало-охристых отблесках костра и густо-черном кружеве тени, расцвечивали всплески золота, зелени и сини. То края легких, невесомых, полупрозрачных юбок взметались за тонкостанными, заливисто смеющимися девушками, которых подхватывали и кружили в танце.
...Когда я, наконец, вырвался из круга, мне уже ничего не хотелось. Меня самого не стало. В душе поселились усталость - и пустота, будто ее выпили без остатка.
Усталость - от Совета и тянущегося за ним Долга, от вывернувшей душу, ковавшейся из нее песни. От Миринэ - такой близко-далекой, недосягаемой и вдруг чужой. От Беллетайна, в котором я, кажется, уже никогда не смогу слышать перезвоны серебряного смеха...
Я сам не заметил, как вышел из Леса на тонкую, изменчивую, тонущую в шепчущем море трав тропку. А когда заметил - вдруг остановился и вскинул голову к небу.
Звездная ночь обнимала меня со всех сторон туманной взвесью созвездий и ослепительной россыпью звезд. Бесконечно вокруг меня, не злая и холодная, а теплая, дышащая сладковатым, дурманным ароматом луговых трав, укрывавшая от невзгод и потерь... А я вновь вглядывался в этот бездонный колодец, в бесконечно глубокое, бескрайнее море, сам не понимая, зачем. Вглядывался, как раньше, в детстве... и потом - каждую ночь.
Я вглядывался в звездное небо, не мигая, как будто хотел отыскать, увидеть в нем что-то непонятное, неясное, но невозможно важное, без чего моя жизнь не будет стоить и лунного гроша... Вглядывался до боли, до рези в глазах, боясь моргнуть - и спугнуть.
И резко выбросил руку вверх и вперед, словно стараясь дотянуться до искристого небосвода. Но тщетно: бездна - ясноглазая и прекрасная - отпрянула с тихим смешком ветра.
Кто-то другой, незнакомый, но вдруг ставший мной, тихо прошептал:
- Где ты, моя звезда?..
...и на секунду - на одну-единственную секунду до того, как я сморгнул, не выдержав долгого взгляда - мне показалась, что где-то далеко, высоко, в той выси, до которой ни за что не дотянуться, ослепительной искрой вспыхнула та, что я так давно искал...
Глава 4
Как возмутительно эгоистично он поступил, бросившись прочь! О чем он только думал?!
"Ни о чем, - безжалостно, беспощадно правдиво к себе. - Просто струсил - и сбежал".
Сбежал - и для чего! Чтобы еще раз пренебречь долгом! Чтобы умереть от своей руки, от клинка драконьего пламени, потому что больше не в силах выдерживать этот груз!
Нет, он не стал тяжелее. Просто сам Эрелайн - сломался. Он пережил бы любое предательство - как сотни предательств, случавшихся прежде, таких привычных, что уже почти не ранят душу - но только не свое. Эрелайн не был готов к нему, хоть ждал с того самого дня, когда впервые увидел злые тени в своем взгляде. Все разрушилось в один миг. Надежды брызнули разбитыми зеркалами, раня осколками доверчиво протянутые руки, измученное, усталое сердце. То, чем он так долго жил, во что верил, вдруг оставило его, и у него не осталось ничего. Ни уверенности, что он сможет дойти до конца... ни веры в то, что он идет верным путем.
Сумасшедшая скачка в ночь, бег от себя - не разбирая дороги, сжигая мосты за спиной - не уняла боль в растерзанном сердце, но притупила ее. Ледяной ветер ворвался в разворошенную грудь дыханием северного моря, снежной вьюгой и поселился в нем тем холодом, который приходит на пепелище души, унимая последние отголоски пожарища, когда сердце уже не может болеть.
Чувства ушли. Осталось то единственное, что не давало ему уйти; чем он оправдывал свое противное всем существование. Долг.
Долг, которому он обязан следовать. Долг, с которым лучше него никто не справится. Долг, который не позволит ему уйти и не-вернуться.
"Должен, должен, должен", - шепчут его сухие, обожженные ветром губы. Повторять, твердить неустанно, чтобы не забыть, чтобы всегда помнить и не сметь думать иначе. И гнать, гнать коня вперед, в ночь - навстречу все приближающимся огонькам Faerie Nebulis...
"Должен" - такое привычное, такое знакомое и бесспорное, дарящее покой и уверенность. Почти что колыбельная; песня, которую пели в детстве.
...А леди Ириенн, должно быть, уже давным-давно в зале... музыка молчит, и свечи, просыпавшиеся золотистыми искорками из звездного подола Ночи, уже давно не говорят, вспугнутые пришедшими к порогу дворца сумерками.
Взгляд Ириенн, конечно, по-прежнему полон ужаса и ненависти. Она клянет его на весь зал, клянет и клеймит, как клеймила при нем же: чудовищем, отродьем, не-человеком... "aelari". Какая сдержанная красота, какая обманчивая мягкость и звучность сокрыта в созвучиях этого короткого слова - и сколько в нем боли и ужаса, сломленных жизней и проклятых судеб!
Кто из aelvis первым взглянул в Ночь? Кто принес это проклятье в мир, открыв ему дверь и пустив Ночь за порог? Что это за Ночь, Тьма - безлунная, нездешняя; злая и чуждая, противная всему живому? Откуда она пришла? Чье она порождение?
...и почему именно в его сердце она поселилась?
"Ты знаешь ответ", - холодно, бесстрастно - и безжалостно. Как все, что делает разум.
Знает. Тьме не взяться из ниоткуда. А значит вот он, ответ. Пусть даже самый главный вопрос так и не был задан.
Они ждут его, несомненно. В том самом зале, среди блистания огней и зеркал... Не его, Эрелайна, - а чудовище.
Чудовище, которому нельзя верить ни на секунду - ведь он волк в овечьей шкуре; только лжет, всегда и во всем, выжидая, когда нанести удар. Чудовищу, которое можно только ненавидеть и бояться - и ненавидеть еще сильнее, презирая себя за страх.
...чудовище - это только чудовище. Оно не стоит жалости... и понимания. Чудовище можно только убить.
Они ждут его, чтобы исполнить то, что было суждено, и чего Эрелайн так давно ждал.
А он... он не будет сопротивляться. Сам сложит меч к ногам лорда-правителя, признавая покорность Воле, сам протянет руки, чтобы их связали, сам взойдет на поставленный ему эшафот.
Потому что он - только чудовище. И для них... и для себя. А чудовища не должны жить.
Даже если у чудовища есть душа.