Лоренс готов был немедленно отправиться на поиски маронов, но нужно было сначала отыскать сестру и мать, убедиться, что с ними и с покинувшими поселение евреями все в порядке.
Оживавшее от анестезии тело требовало новой порции настойки, но душа квартирмейстера не желала ждать, медлить. Болела спина, живот; ноги снова отказывались идти; ныли обгоревшие руки и плечи. И понемногу закрадывалось сомнение, правильно ли он сделал, что отправился один, никого не предупредив.
Неожиданно за разросшимся сизигиумом, опаленным недавним пожаром, появился капитан.
– Я подумал, что не мешало бы и мне пойти с тобой, – как ни в чем не бывало произнес Сальватор, срывая засохшие, не успевшие раскрыться пурпурно-красные цветки сизигиума, и с жадностью вдыхая их аромат. – Мне как раз не хватало их. Настойка получилась пресная, а теперь, вот с ними, в самый раз.
– Тысяча тупых акул, капитан. Я почти перестал удивляться. Видите, капитан, я не спрашиваю, как вы нашли меня. Нет, я даже совсем не удивлен, что вижу вас. Просто дайте выпить, сэр.
– Сэр?! Это что-то новое.
Капитан неспешно опустил мелкие цветки в манерку, взболтал настойку и, не дожидаясь, пока осядет пурпурная взвесь, протянул Лоренсу. Тот с жадностью схватил ее.
– Да, в пасть дьявола, сэр. Только мсье Бертран Дожерон имел право называться сэром, но с тех пор, как он в пасти дьявола или бог знает где, один вы и остались.
Сальватор ничего не ответил. Он видел, как рано утром поднялся квартирмейстер и отправился в сторону выгоревшего леса. При всем желании состояние Лоренса было таким, что он не мог идти быстрее хромого капитана.
– О чем думаешь? – спросил Сальватор, наблюдая, как квартирмейстер пьет из походной фляги настойку, как разглаживаются морщины на его лбу, как спокойнее дышит он, устремляя взгляд в скучное небо, сизое после дождя.
– Да обо всем понемногу, сэр. И, черт возьми, ваше занудство тому виной. Вы так занудно лечили меня все эти дни. До сих пор все зудит и ноет.
– Ты шутишь, Лоренс. Это уже хорошо.
– Нет, я говорю серьезно. Вот, например, неужели вам в самом деле никогда не было больно? И сколько, разрази меня гром, нужно выпить этой вашей дряни, чтобы не чувствовать боль? Разве она лучше ямайского рома?!
Сальватор улыбнулся и покачал головой. Лоренс неисправим. Едва отпустила боль, и он снова готов шутить и рваться в бой...
Отдохнув, они молча продолжили путь к кладбищу.
***
Бейт Олам, иначе Дом вечности, выложенный из белого редкого камня, с вытянутыми колоннами, наподобие мавританских, украшали барельефы с изображением львов под Древом Плача, свитками Торы и скрижалями Завета. Над входом было написано: «Господь дал, Господь и взял. Да будет имя Господне благословенно!»
Сальватор шел за Лоренсом, с интересом рассматривая вылинявшие на солнце плиты и каменные надгробия, местами потрескавшиеся от сезонных дождей и яркого света. Изредка капитан останавливался, чтобы прочитать на камнях полустертые буквы. На некоторых надгробиях были надписи двуязычные, а где-то полиязычные.
Над одной из гробниц, как некий сакральный символ народов, когда-то населявших землю, высился солнечный диск с треугольником в центре и всевидящим оком.
У входа в гробницу стояли каменные стражи – хранители сна умерших. Скульптуры, похожие на те, что Сальватор видел прежде в готических храмах Севильи, Сигло де Оро: химеры с львиными головами, козлиными туловищами, угловатыми крыльями, как у летучих мышей, и длинными хвостами, похожими на змеиные. А еще было изображение псов, чем-то напоминавших египетских сфинксов. И вокруг их, вокруг чудовищ, при входе в гробницу, вместо каменистой земли лежал, переливался в лучах полуденного солнца, разогнавшего дождевые тучи, крупный ярко-желтый песок, нигде прежде не встречавшийся на Карибах.
Они вошли внутрь гробницы. Было так тихо, что раздавалось эхо шагов. Сальватор остановился возле надгробия, чтобы рассмотреть четко вырисовывавшиеся на камне круг, череп и кости. Прочел полустертую надпись, наполовину скрытую за ярко-желтыми и алыми цветами, издававшими тонкий мускусный запах: