– И будет прощено всей общине сынов Израиля и чужеземцу, живущему среди них, ибо весь народ в неведении, – прочитали еврейские мужчины, и так было оглашено трижды.
Снова прозвучал шофар: шварим, ткиа гдола – как некий призыв к чему-то светлому, высокому, и раввин в наступившей тишине торжественно огласил приговор, подняв над головой жертвенный нож.
– Да отпустятся грехи наши тяжкие. Да будет это искуплением рода! Смерть неверному!
– Смерть неверному! – воскликнули еврейские женщины.
Медлить больше нельзя. Сальватор поднял руку, чтобы ему дали слово.
– Что тебе, чужеземец, что ты вмешиваешься в наши святые дела?
– Простите мою дерзость, достопочтенный раввин, но я хотел лишь спросить. Не правда ли, что судный день – это день и всепрощения?
– Правда, – помедлив, отвечал раввин, прозревая следующий вопрос.
– А правда ли, что в обряде искупления может быть заменена жертва?
– Правда.
– Так вот. Я хочу принести новую жертву, чтобы она послужила уроком для всех и научила всех нас прощению. Ибо как сказано, что безрассудные за грехи свои страдают и дойдут до врат смерти, так и сказано, что Милостивый Господь от бед избавляет и исцеляет, и спасает от гибели. Не вы ли этому учили в прошлую субботу, ребе?!
– И если у человека есть один ангел-заступник, пусть даже из тысячи, дабы замолвить слово оправдания, то Всемогущий Судия помилует этого человека, найдя ему искупление, – закончил раввин и, прищурившись, долго молчал.
– Мы не придерживаемся этого обычая, – недовольно пробубнил Лоренс. – Чего тебе, Сальватор?
– Я хочу справедливости, чтобы наконец угасла вражда, чтобы был мир и благоденствие. Жертву новую дам тому, кто согласится разделить грехи этого человека, чье имя при рождении Мигель. Да, он, как и я, чужеземец, но сказано в Писании, если будут грехи ваши, как багряное, как снег убелю. А он, как животное, не ведал ни традиций, ни обычаев до сегодняшнего дня, и оттого умаляется грех его. Цаар баалей хаим. Ради праздника Рош ха-Шан, чтобы наконец закончились дни покаяния и траура, и все были счастливы.
И Сальватор вынул из-за пояса камзола, расшитого серебром, красный мешочек, перевязанный шелковой кисточкой.
– Здесь самое лучшее, что было когда-то собрано моими ловцами жемчуга. В Карибском море такого нет.
Потом подошел к мерной чаше, что стояла возле жертвенного камня.
– Это не наш ритуал, – упрямо повторял Лоренс, и раввин молча соглашался, кивал, но между тем оценивал крупные бледно-розовые жемчужины, как манна небесная ссыпавшиеся в чашу.
Пираты, пользуясь замешательством столпившихся сефардов, приблизились, чтобы лучше рассмотреть то, что заставило раввина умолкнуть. Более дружелюбные пропускали вперед людей Сальватора. Канонир раскрыл от удивления рот. Он внимательно слушал капитана, стараясь вникнуть в смысл высоких речей, а когда увидел вблизи жемчуг, даже забыл свое имя. Откуда это у капитана? Разве капитан не поровну делил добычу? А может капитану достались сокровища Рока Бразильца или Жана Олонца, и он утаил это? Подобные мысли одолевали и других пиратов. Теперь слово было за Сальватором, но тот не спешил развеивать их сомнения. Капитан говорил, но совсем не то, что хотели от него услышать в оправдание.
– Найдется ли среди вас женщина, потерявшая мужа или не имеющая такового, но желающая связать себя узами брака с этим мужчиной? Женщина, которая не побоится обрести счастье и богатство с чужеземцем?.. Какой слуга, которому простил большой долг хозяин, не обрадуется и не будет преданно служить ему? Но слуги бывают неблагодарны, а вот наш Мигель никогда. Он умеет быть верным и благодарным. Так ведь, Мигель?
Пират тут же закивал головой, чувствуя на шее ослабевающий узел веревки. Тогда Сальватор обратился к матери Лоренса:
– Много ли найдется людей, способных принести себя в жертву ради любви? Разве Мигель не доказал уже это? Яффа, вот человек, готовый любить тебя и оберегать. Хочешь ли ты взять его в мужья?..
И все обернулись к вдове, уставшей, но по-прежнему прекрасной и гордой. Сердце марсового замерло, ожидая ответа желанной женщины. Но Яффа бросила на Мигеля презрительный взгляд и молча ушла.