Начались танцы. Ада в праздничной одежде, с развевающимися на ветру волосами вошла в круг танцующих, и капитан невольно залюбовался ею...
Видели ли вы когда-нибудь мирт? Это дерево прекрасно днем, но еще прекраснее ночью. В темноте листья мирта наполняют воздух благоуханием, а белоснежные цветы поблескивают словно звезды…
За Адой завороженно следила не одна пара глаз. Девочка нравилась многим, и капитан видел, как его люди, словно оголодавшие псы, готовы наброситься на нее. А в завершение даже захмелевший боцман стал пускать слюни. Кто-то пошутил, что, мол, велика мошна да вся изошла. Джон, не растерявшись, парировал словами:
– Хе, многим этот лакомый кусок поперек горла встанет. А мне и остатки сладки.
И невольно обернулся в сторону Сальватора и встретился с ним взглядом. Как бы до нездоровья недолакомиться, подумал боцман. С капитаном говорить – что стриженому быть. А боцману усы и борода были дороги. И Джон подсел к квартирмейстеру, чтобы хоть ненадолго развеять дурные мысли.
– Да, согласен. Потерять жену горько. Как ее звали?
– Хавива, – нехотя ответил Лоренс.
– Красивое имя. Когда-то мне тоже был свет не мил. Моя Мариэль была как весна хороша. А когда я потерял ее… Эх, да что вспоминать! Просто знаю, как сердце становой якорь тянет. Лучше все зубы на бак положить, чем с мертвым управится. Еще швартовый имеется?! Тогда пей, ешь, веселись.
– Я так не могу, боцман. Я не ты. Я ненавижу его, клянусь!
– Знаю. Наш капитан как золотой дублон. А у дублона, как известно, две стороны. Орел и решка. Смотри какая сторона выйдет…
– Врешь, лисья шкура!
– Это я лисья шкура?! Да чтоб…
– Какой он к черту дублон?! Смотри вон, улыбается. Откуда у него эти чертовы жемчужины оказались, знаешь?
Боцман покрутил усом и вытянул лицо, будто принюхиваясь к запахам.
– По-моему, ром разливают…
– Я ж говорю, твоя лисья шкура все чует! Скажи лучше, зачем капитан заплатил за марсового?! Знаешь ведь поди?
Джон усмехнулся.
– Ну так Мигель известно же прощелыга подкильная, мало ли чем приглянулся капитану.
– Э, боцман. Ты поди на Мигеля зуб точишь?
– Как первые пиастры мимо прошли.
– О, значит давненько. Я знаешь ли его б сам того... На мать посмел! Чтоб его разорвало! На мою мать, понимаешь?!
– Еще бы!
– Тогда по рукам?
– Бери заклад, сделаю.
И боцман с квартирмейстером помирились, а потом выпили и поругались. А потом еще обнялись и выпили…
До Сальватора долетали лишь обрывки их разговора.
– Так ты воспитывал дочь? Тогда ты понимаешь... Ада очень доверчива. Я поклялся, что сделаю все, чтобы она ни в чем не нуждалась. А она упряма, вбила себе в голову черт знает что!
– Поди пройдет?
– Нет. Она больна, понимаешь?! И тут я бессилен. И это вот и бесит! Так бесит, просто душу рвет! А он… Я его просил, чтоб маронов вытрясти, ведь жена пропала… А ты говоришь ешь, пей, веселись. Да как тут жить самому?
– Э, думай так. Ада жива, Хавива жива. Разыщешь ее, вот те зуб кладу. И капитан поможет.
– Тысяча тупых акул! Зачем ему помогать?
– Если марсовому помог, то тебе подавно.
– Нет, тут другое. Он не поймет.
– Поймет. Ну так, понимает же, морской черт!
– Понимает? Чтоб тебя, якорная щель! Да он в себе разобраться не может!
Джон оставил новую порцию рома и внушительно посмотрел на квартирмейстера.
– Я кто по-твоему? Боцман ли нет? Смотри мне в глаза! Кто я по-твоему, прощелыга подкильная? Щель якорная? Если сказал, что понимает, значит, так и быть, понимает.
– Греметь тебе вечность якорями, старая лисья шкура! Он может кого-то понять?! Ха, да он никогда, слышишь ты, никого никогда...
– Э, нет. Та испанка, забыл?
– Так у него что ни день, то испанка или мать ее. И баронессу обморочил, поди подковал… Эх, морской черт правду нагадал. А испанку не любил он. Не твоя правда, боцман. Кто любит, тот не отдаст. А он взял и отдал. Ты бы Мариэль отдал? Нет. Вот и я нет. А вот Фокс, да, он та еще лиса, и я не позволю ему, не позволю!