– Дьявол с вами! Что-то я стал слишком сентиментален, а вы этим пользуетесь. Ну ничего. Выйдем в море, устрою вам сходку… Значит, знаешь, что в поселении делается?
Боцман кивнул.
– И что же слышно?
– Слышно, что скоро свадьба.
– Свадьба?
– Ну да, девчонка-то брюхатой оказалась… Вот мы и думаем, кто благодетель.
И все дружно рассмеялись, но, посмотрев на нахмурившегося капитана, разом стихли.
– Думаете ли вы? Чем и каким местом думаете? И какого дьявола думаете?
– Ну так, капитан… Может, кто и женится… Жалко же девчонку… Малая еще.
Сальватор выплеснул остатки травяного чая и поднялся с гамака.
– Хорошо. Если узнаешь еще что, сообщи.
– Есть, капитан.
– А теперь за работу.
Но боцман не спешил уходить.
– Ну что еще, Джон?
– Капитан, мы все понимаем, акулий зуб не больше слоновой кости, да и червь гальюнный жить желает… В общем, хотим, чтоб Лоренс вернулся.
– Да, да, хотим, – дружно вторили пираты боцману.
– На черта он вам сдался?! Вы же сами ругали его, просили, чтоб нашел вам нового квартирмейстера.
– Ну так это было давно и забыто, капитан.
– Вряд ли квартирмейстер вернется…
И понеслось со всех сторон.
– Ну да, вряд ли… Ла Гир.
– Неужто ли из-за того, о чем болтать нельзя?
– Ага, держи карман узеньким[i] и дудку[ii] оставь себе. Гектор валит.
– А помните, как Фокс когда-то…?
– Точно, с того раза как к чертовой бабушке не ходи. Давай мус.
– Нет, Punto banko!
– Все, атанде! Хватит балясины точить.
Сальватор кинул цепкий взгляд на игравших в баккара. Удачно они расположили пустой анкерок, сгруппировавшись вокруг него. Но приказы капитана не обсуждаются. И боцман живо стал зачищать пространство недавней сиесты.
– Том, Якоб, Хью – за бархоут.
Сказав это, боцман спешно стал подгонять главного механика, развалившегося в тени пальмы с игральной колодой, потом дал затрещину нерасторопному юнге, чуть не опрокинувшему котел с кипящей смолой, потом гальванеров отправил на тарахтевшую лебедку, марсовых – оттяжки травить и узлы тянуть. Плотники уже во всю стучали топорами по декам…
Сальватор вздохнул, рассматривая обнаруженный им на острове Чаяния новый вид огненной орхидеи. От ядовитого цветка исходил едва уловимый пьянящий аромат, напоминавший ему ту, что была на острове Святой Лусии: с сочными листьями в форме детских сердечек и слишком хрупким основанием. Да и сам винно-красный цветок, источавший нежно-медовый запах, мгновенно распался, стоило к нему только прикоснуться. Недотрога, impatiens. А была ли она или только ее образ? Пожалуй, надо признать правоту Фрэнсиса Бэкона[iii]. Глубочайшие заблуждения ума расставляют нам по жизни каверзные ловушки. Вот, смотришь на прекрасное и лучистое, а в действительности это сон и обман.
Капитан не спал уже столько ночей, думая о многом, терзаемый разными, противоречивыми мыслями, и иногда забывался днем, позволяя себе такую роскошь, как гамак в тени кокосовых пальм. Ведь это такое счастье: просто думать! Жаль, что никто из членов экипажа больше не разделял его восторга от подобных мгновений. Чувства… Разве они есть у тех, кто продал душу за талеры и дублоны? Каждый из них, кто сейчас бросал на капитана редкие тревожные взгляды, жаждал скорее выйти в море и скорее получить свою долю. А еще (мечтал при случае) с нескрываемым восторгом всадить нож в ребро или перерезать горло спящему… спящему капитану, беззастенчиво отдавшему жемчуг раввину. Но Сальватор всегда был готов к тому, чтобы отразить нападение. Капитан давно перестал верить людям, ведь даже тот, кто клялся по гроб жизни служить ему, с легкостью предаст за большой куш, лучшую должность на судне или красивую юбку. Исход всегда один. И то, что сегодня боцман соглашается во всем или кок пока еще никого не отравил, лишь вопрос времени. Да, капитан научился ценить миг настоящего… И все же он хотел скорее завершить ремонт судна и выйти в море, сбежать… Да, сбежать не от ответственности, а от боли, которая неотступно следовала за ним, усиливаясь по ночам. Старые раны, полученные когда-то от пыток в крепости Эль-Бали, увечья в недавних сражениях были ни с чем не сравнимы с терзавшей его душевной болью.