Терри положила глаз на Деклана. Но мы не знали, куда ушел Деклан, да и потом, ему и без нас неприятностей хватало. Мне не хотелось наводить полицию на Деклана. Мне он нравился.
Итак, возвращаемся к самому важному вопросу. Почему? Почему она покончила с собой? Я никак не могла понять, что случилось, ведь встречалась с Терри каждый день. Она не выглядела ни подавленной, ни встревоженной; во всяком случае, тревожилась из-за выселения не больше, чем все остальные. Несмотря на слова Фитиля, мне не верилось, что Терри решилась на крайние меры, волнуясь из-за выселения. В последние дни она была такой же, как всегда, ворчуньей и нытиком… В подсознании у меня вдруг зазвучал тревожный набат, и мне очень не понравились его звуки и то, на что он указывал.
Я вдруг вспомнила, как была одета Терри, когда мы ее нашли. На ней были незастегнутые джинсы и мятая футболка. Я никак не могла понять, почему она не застегнула джинсы. Если бы она разгуливала в таком виде до того, как повесилась, джинсы непременно сползли бы до лодыжек. Может, она натянула их в спешке и, собираясь покончить с собой, не стала возиться с молнией? Или… В голову мне пришла мысль нелепая и совершенно неуместная. Может быть, кто-то другой в спешке и страхе натягивал джинсы на ее уже безжизненное тело, попробовал застегнуть молнию и бросил, когда не получилось? Я вспомнила о запахе мужского одеколона в прихожей, который почуяла, когда мы с Невом вернулись из Камдена, и свою тогдашнюю догадку: в наше отсутствие в сквоте побывал чужак.
Я прогнала неприятную мысль и сосредоточилась на другом. Трупное окоченение. Допустим, Терри умерла вчера во второй половине дня. Полиция наверняка захочет выяснить, где все мы были в то время, когда видели ее в последний раз, и не выглядела ли она расстроенной или подавленной. Учитывая обстоятельства, вряд ли они поверят, если мы начнем уверять их, что ничего не подозревали. Придется доказывать, что нас не было на месте происшествия. Не такие мы люди, которым можно верить на слово! Итак, всем нам необходимо решить один очень щекотливый вопрос: найти алиби.
Нам с Невом, если повезет, еще можно доказать, что часть времени мы просидели у его друзей, которые угощали нас тушеными бобами по-мексикански. А Фитиль? На первый взгляд уличный художник всегда работает при свидетелях. Но все они, как правило, спешат и лишь мельком косятся на согбенную фигуру, которая трудолюбиво расписывает мелками квадрат тротуара. Некоторые подходят, чтобы получше разглядеть картину, но на самого художника, как правило, внимания не обращают.
Должно быть, я пошевелилась, потому что заметила, как глазки-бусинки Уилсона впились в меня. Он напрягся, когда я привстала; наверное, подумал, что я собираюсь выпрыгнуть в окно и бежать по улице, как персонаж боевика. Наверняка он много времени по вечерам просиживает перед телевизором!
Нев встал и сказал:
— Мне нужно выпить воды.
— Оставайся где сидишь, зайчик! — рявкнул Уилсон.
— Его только что стошнило! — возразила я. — Ладно, Нев, оставайся на месте. Я схожу и налью тебе воды. — Я подошла вплотную к Уилсону, угрожающе нависла над ним и объявила: — Вы не имеете никакого права мне мешать! И не забудьте, после вчерашнего посещения вашего коллеги наша приятельница умерла!
— Ты слишком много болтаешь! — огрызнулся Уилсон.
— А у тебя слишком жирное пузо! — ответила я.
— Ну ладно, — прорычал Уилсон. — Ты не так запоешь, когда сюда нагрянет полиция. Иди, налей ему воды. Где кухня?
— Рядом. Если я оставлю дверь открытой, вы отсюда увидите, что я делаю. Идет?
Он что-то проворчал и нехотя вышел в коридор, откуда видны были и гостиная, и дверь кухни. Я вошла в кухню и включила воду. Заодно попила сама, хотя все время спиной чувствовала злобный взгляд Уилсона. Потом я налила в стакан воды для Нева и вернулась в гостиную.
— Спасибо, Фран! — сказал он и стал пить мелкими глотками. Потом прошептал: — Фран, ты ведь меня не бросишь? Не думаю, что мне удастся в одиночку управиться с полицией!
Я снова улыбнулась. Неву придется как-то управляться в одиночку, потому что полицейские допрашивают каждого в отдельности.
Откровенно говоря, я в жизни не видела сразу столько представителей закона — тем более в одном доме. Они прихватили с собой всевозможное снаряжение, прожекторы, фотоаппараты и всякую всячину. Мне даже было бы интересно наблюдать за ними, не находись мы в центре событий.
Прибыл некий сержант уголовного розыска по фамилии Парри. Его рыжеватые волосы были стрижены ежиком. Проницательные ярко-голубые глаза, на мой взгляд, были слишком близко посажены. Бровей у него почти не было; возможно, в качестве компенсации он решил отпустить усы. Правда, пока его усилия особым успехом не увенчались. Над верхней губой торчали неровные пучки волос, различной густоты и оттенка, как будто Парри страдал чесоткой. Разговаривал он язвительно и, очевидно, не верил ни единому слову из тех, что мы произнесли.
— Итак, что тут у вас произошло? — Сержант Парри достал записную книжку и с усталым видом принялся листать ее.
Мы ответили, что не знаем.
— Не пудрите мне мозги. И не тратьте напрасно драгоценное время — ни мое, ни ваше, ни инспектора. Знаете, во сколько обходится налогоплательщикам расследование тяжкого преступления? Хотя нет, откуда же вам это знать! Ведь вы-то налогов не платите. Вы же халявщики, живете за счет честных граждан. Ладно, выкладывайте все как есть.
Ну что можно ответить на такие слова? Мы дружно промолчали.
— В чем дело? — нахмурился сержант. — Кто-то сказал, что вы имеете право хранить молчание? А может, вам есть что скрывать?
— Нет, — ответила я, стараясь сохранять выдержку. — Мы ведь уже сказали: мы не знаем, что случилось.
Сержант вздохнул:
— Слушайте, я ведь все знаю! Вы решили поиграть, только все кончилось плохо. Может быть, заключили идиотское пари… А потом вы до смерти перепугались. Или обкурились до потери сознания? Ну, как? И то и другое? Имейте в виду, произведут вскрытие. Мы выясним, какую именно дрянь вы принимали. Все будет гораздо легче, если вы признаетесь сейчас. В суде оценят вашу искренность.
— В каком еще суде?
— В коронерском. В каком же еще? Похоже, нечистая совесть не дает вам покоя.
Я собиралась сохранять хладнокровие, но, услышав его слова, не сдержалась:
— Мне казалось, когда случается такая трагедия, ваш долг — тактично и сочувственно расспросить очевидцев, а не пытаться пришить нам дело!
— А ты у нас нахалка, так, что ли? — Сержант ткнул в меня шариковой ручкой. — Учти, красавица, твой язык принесет тебе много неприятностей. Не дерзи мне! Я все записываю! — Он постучал ручкой по блокноту. — Каждое слово!
Я сказала:
— Ваши усики, похоже, кошка пощипала. Валяйте, записывайте. Вам ведь велено записывать все, а не только то, что вас устраивает!
Сержант Парри отложил блокнот и ручку:
— Ну ладно, не хотите по-хорошему, будет по-плохому. Мы поедем в участок и допросим всех вас там. Все будет записано на пленку. Можешь отпускать какие хочешь остроумные замечания, дорогуша. Но, когда тебе придется подписывать протокол, веселья у тебя поубавится.
Я спросила:
— Разве мы арестованы? За какое преступление?
Он изобразил шутливое удивление:
— Конечно нет, дорогуша! Как можно!
Я понимала, что мы можем и отказаться ехать с ними, но, с другой стороны, едва ли к нам отнесутся благосклонно. Сейчас лучше не обострять отношения… Поэтому мы поехали в участок.
У нас сняли отпечатки пальцев. Снятие отпечатков не показалось мне оправданным. Я спросила, зачем полицейские так себя утруждают.
— На всякий случай. Если мы поймем, что ваши пальчики нам больше не нужны, отпечатки уничтожат, — ответили мне.
— Неужели уничтожат? — спросила я, но ответа так и не получила.
Нас разделили, чтобы мы не могли сговориться. Не знаю, куда увели Нева и Фитиля. Когда уводили Нева, он выглядел хуже некуда. Лицо серое, по лбу течет пот. Вид у него был на сто процентов виноватый. Я надеялась, что полицейские поймут, как ему нехорошо.