– Пропала она; исчезла. – Устало молвила Румелия, глядя мне в глаза. – Я не добудилась её, и побежала к знахарю. Я отлучилась буквально на миг… Хвать – а её и след простыл.
Я был наслышан про киднеппинг. Но здесь, в Атлантиде?!
Я застал тот остров в период его наивысшего рассвета; я очутился в золотом для Атлантиды веке. Но рай этот растаял, как лёд, начав превращаться в ад.
Дочь мы искали всей деревней, потому что Архонт, долгих лет его жизни, не оставил, не бросил нашу семью в беде, подключив всех, кого только можно. И мы ходили-бродили, блуждали, искали по полям да по долам, по горам да по горным ручьям, вброд и вплавь… Тщетно; надежда оставила и моё сердце, и эти некогда чудесные края.
Не отчаялась лишь сама Румелия, загоревшись навязчивой идеей разыскать младенца (нашему малышу было всего пара месяцев от роду). К моему горю и ужасу, она сошла с ума; она звала ребёнка день и ночь, в разных местах, и это было страшно.
– Ну, где же ты, где? Откликнись, отзовись; ответь на мой зов. – Призывала Румелия, появляясь то в одном, то в другом месте. Она пешком, босая поплелась в Гелиополис, искренне надеясь, что, возможно, наша малышка там.
«Странницей» отныне прозвали её; ссутулилась она, и от былой красы не осталось и следа. В её двадцать один год на её лице проступили морщины (хоть и не глубокие), а волосы покрыло серебро (хоть и едва заметно). Всюду следовала она, жалобно зовя свою дочь. Это было очень страшное зрелище.
Я чисто случайно нашёл жену, поймал её, взял за руку и потащил назад, домой. Но Румелия с силой оттолкнула меня, и сказала с нотками ненависти, злости и обиды:
– Это всё ты! – Упираясь, стучала она об меня своими ладошками. – Как ты появился, так всё и случилось.
– В чём моя вина, скажи? – Нервно мигая, говорил я, пытаясь её приобнять. – Я люблю и тебя, и дочь.
– Зато я больше не люблю тебя! – Отрезала она, хотя я чувствовал, что она лукавит, ибо где-то внутри, в глубине своей души она всё ещё любила меня. – Я больше не верю тебе! Ты предал нас!
Тогда я выхватил из-за пазухи нож, вложил его в ладонь своей супруги и приставил к своему сердцу.
– Ну, давай. – Сказал я. – Покончим же с этим недоразумением раз и навсегда, здесь и сейчас. Убей меня, раз я такое ничтожество. Избавь и себя, и меня от страданий разом, ибо без вас мне жизни нет.
И я не блефовал, уверяю вас. Я был в таком эмоциональном возбуждении, что готов был принять смерть из рук любимой женщины – лишь бы она больше не мучилась.
Что же до Румелии, то она и без ножа запросто бы меня прихлопнула (одной левой, при её-то силе, божественно-атлантической природе); но сейчас она была слишком в себе (или наоборот, не в себе) и не та, что раньше.
– Уходи. – Выдавила из себя супруга. – Уходи немедля, пока я не наделала глупостей.
И я оставил её на некоторое время, но позже вновь разыскал её. Потому что я не мог иначе, понимаете? Мы не только в радости, но и в горе должны быть рядом, помогать друг другу. Да, в прошлой жизни я был амёба, эгоист, и Бог знает, кто ещё – но я нашёл своё счастье, и просто так сдаться, упустить его я не смел. Я должен, обязан поддержать ту, что избрала меня в спутники жизни. Посмотрите, посмотрите на фауну: лебеди, киты, ламантины до последнего вместе; даже после смерти своего партнёра они рядом с ним. Вот это любовь, вот это привязанность, вот это преданность.
Я обнял свою женщину, и поцеловал её. Я дал понять, что не брошу, не оставлю её в любом случае. Она затихла, немного успокоилась.
Я не знаю, какая гадина причинила нам вред; у меня не было здесь врагов. Ни с кем за последнее время я не ссорился. Поэтому я тем более не мог понять, кто мог похитить (и/или) убить наше беспомощное, беззащитное дитя. Да, я не люблю детей; да, мне претило с ними возиться. Но я пересилил себя, своё эго, и изменился. Я возлюбил свою малышку, свою девочку, и всё для неё делал.
Я вырезал из дерева для неё куклу Барби (древние атланты не оценили, пришлось переделать в Афину); я вытесал из камня каких-то животных. Я брал ребёнка на руки и шептал сказки, пел колыбельную. Она тянулась ко мне ручками, и я был на седьмом небе.
А теперь… Где это всё? Чёрный для меня день, хотя прошло уже три недели, как мы осиротели.
Я наивно считал, что на этом наши беды закончатся… Как же я ошибался!
Я находился на побережье. Что я там делал – уже не помню. И тут я увидел белый дымок. Там, вдали, за морем. Меня это насторожило. Вообще, в последнее время я только и делаю, что настораживаюсь! Как мне всё это надоело.
Будь у меня при себе сотовый, я бы набрал Архонта и поделился с ним увиденным. Но ждать пришлось до самого вечера.
– Ты уверен? – Спросил атлант.
– Абсолютно.
– Ну, судя по карте, в той стороне у нас Критис, и этот ваш… Который ты называешь «Санторин».