– Коли так, идём на юг – вдруг мы попадём в Эдем? Он ведь тоже рай!
Шли мы недолго – край сей не был безлюден; там и сям шастали израильтяне – тысячи их! Эти люди не обращали на нас внимания (словно и нет нас вовсе). Но на подходе к Иерусалиму нас всё же остановили: стража израильская не дремала, и преградила путь оружием своим.
– Далеко ли собрался, оборванец? – Невежливо и неучтиво окликнул меня первый страж.
– С чем пожаловал ты, голодранец? – Тем же тоном вторил стражу первому второй.
– Я в поисках Эдема, люди добрые. – Прикинулся я нищим, обездоленным бродягой (что на тот момент недалеко было от истины).
– Рай перед тобой, ибо те врата, что стража бережёт и стережёт – есть древний, славный Иерусалим, и Шломо – царь и князь его, и государь.
– Вижу, тебе повез-з-зло. – Шевелился змей на моём плече. – Добро пожаловать, Шмыгль! Ибо на долю царя Соломона выпало править золотым веком Израиля.
И пропустила меня стража, и вошёл я в столицу Израильского царства. И увидел пред собой я город, что выстроен был словно не людьми: как пчелиный улей, соты; домики, один все на одном. Друг на друге все жилища – и словно из камня, из земли, из скал они все высечены. Ещё один многоярусный мирок предстал перед моими очами.
Местность была очень неровная; она то вздымалась, то утопала. Я видел и пустыню, и сады, и отдельные кусты; я видел неопалимую купину, которую невозможно поджечь смертному мужу. Я видел лица, на которых был незримый знак – та самая их богоизбранность, ведь Израиль – имя сему народу, и земля, по которой ступали ступни мои – Обетованная…
И приметил я вдали дворец, и направился к нему; и у самого дворца остановила меня новая стража, которая была многочисленнее предыдущей.
– Видеть я хочу великого царя, Давидового сына, Соломона. – Набрался наглости я.
– Да кто ж ты такой, коль смеешь ты толкать настолько дерзновенные речи? – Изумилась дворцовая охрана. – Усечём, немедля, главу твою мы с плеч, ибо даже враг наш более искусен при выборе слов своих в своём ответе.
– Думаю, царю я буду интересен. – Упорствовал я. – Ибо много есть во мне талантов.
– Ай, ма-ла-дэс-с-с!.. – Если бы у моего змея были конечности, он бы ими зааплодировал, захлопал бы в ладоши.
– Царь наш воистину умён и мудр, и ищет тех, с кем состязаться можно! – Переговаривалась между собою стража. – Он любит тех, в ком есть талант.
И вот: впустили меня во дворец иерусалимский, и допущен я был до царя.
Соломон оказался человеком тучным, грузным, невысоким; борода его была и длинна, и весьма густа. За щетиною его, усами не узрел я толком Соломонова лица. Но мудрость, что таилась в нём, виднелась лично мне невооружённым глазом.
На Соломоне была огромная золотая шапка в виде обрезанного сверху конуса; наверное, тяжела ему та ноша? Такие короны вроде бы носили цари Двуречья – Ассирии, Шумера, Вавилона и Аккада (также и Халдеи). На царе были весьма нарядные и дорогие одежды. На пальцах – золотые перстни с крупными драгоценными камнями. Царь пил вино, вкушал фрукты и потчевал слуг тем же – он был щедр и милостив к прислуге своей.
– Чем удивить меня ты можешь? – С хитрецой, и в ус хихикнул Соломон.
Тогда раскрыл пред ним все карты я, и рассказал немного о себе: что бальзамировать тела умею, а также и дворец предивный выстроить сумею. Не умолчал я и о том, что немного соображаю в астрономии – если на то будет воля господина, я сделаю для него лично, и для царства его что-либо полезное.
И доказал я со временем Соломону, что не пустышка я, не прах; и приблизил, и возвысил меня царь израильский – точно так же, как когда-то приблизил и возвысил меня фараон древнеегипетский.
Два года жил я в изобилии, и вот: живот мой, зад мой вырос – вкушал я яства дивные, от мяса до плодов заморских, экзотичных. Раздобрел я, но ума не растерял.
И прибыли однажды из страны Офир синекожие посланцы в фиолетовых, сиреневых и багровых одеждах; и поднесли царю израильскому множество даров, среди которых золото, драгоценные камни, красное дерево, сандаловое дерево, стираксовое дерево, слоновая кость, обезьяны и павлины. Посланцы эти плыли Красным морем, и долгие дни шли по пустыне пешком. Утомились они знатно, но во дворце царя Соломона их ждали и баня, и массаж, и опахало. Восстановив же силы, и насладившись обществом мудрейшего из царей древности, заторопились, засобирались офирские послы обратно, но просто так не отпустил их Соломон, и снабдил деньгами да провизией, а также тканями из шёлка (а ещё – письменами, на которых изложил царь Соломон приветствие офирскому князьку; и письмо то было примером вежливости, дипломатии, заботы).
Сам же Соломон целые дни пропадал в трудах: то со звездочётом он шептался, то стройкой храма занимался; то барашка-агнца на руки возьмёт, как следует того приголубив. И в гареме его было множество наложниц – триста шестьдесят пять; но ни одна не жаловалась на него, ибо не скуп был царь в щедротах и ласках своих. Жена же у него имелась лишь одна, и любил её он очень. К наложницам же не входил царь, как к женщинам – с каждой раз в году он вёл содержательную беседу, и задаривал подарками. Он просто любил женское окружение, женское внимание; любил он видеть пред собой множество красивых женщин. Одна вышивала ему узоры на тканях, другая – искусно готовила, третья – умела петь, четвёртая – играла на различных музыкальных инструментах, пятая – любила доить коз, шестая – владела языками. Каждая из наложниц была уникальна по-своему; и каждая же попала во дворец не по прихоти Соломоновой, а только лишь по своему собственному желанию и волеизъявлению.