Кроме того, по степи были разбросаны поселения оренбургских казаков, которые не относятся к азиатским племенам, но так давно поселились в здешнем глухом краю, что постепенно выработали что-то вроде племенной организации. Казаки — одновременно и крестьяне, и конники, которые часть времени проводили в кавалерии, а остальное время обрабатывали собственные земельные участки. Они придерживались русской православной религии, по крайней мере, в то время, что я впервые с ними познакомился, и держались подчеркнуто отдельно от мусульманских кочевых племен.
Казаки, профессиональные военные, все принимали активное участие в мировой войне и других сражениях. При некоторых кампаниях они оказывались далеко в Европе и получали новые впечатления о мире. Возвращаясь на Урал после всех войн, они давали новые названия городкам и деревням, в честь городов, о которых узнали за границей.
Разъезжая вокруг Кочкаря, я натыкался на казацкие деревни Париж, Берлин, Лейпциг. Казацкие деревни представляли собой живописное зрелище в праздничные дни, когда мужчины надевали яркую царскую униформу и разгуливали вдоль по улице, нередко поднимая тосты за царя и ругая новое правительство. В те дни на такое поведение еще смотрели сквозь пальцы.
Однажды я пересекал степь на единственном автомобиле, принадлежащем рудничной администрации, американском, не новом и довольно капризном, который использовали только для дальних поездок.
По мере приближения к казацкой деревне мы издалека увидели будто бы пыльную бурю. На ближней дистанции это оказалась всеобщая свалка, где принимали участие практически все мужчины и женщины в деревне.
Оружием служило все, что попадалось под руку, включая немаленькие камни, а также балалайки и гармошки, на которых, видимо, играли, пока не началось сражение. Когда волнение улеглось, мы спросили участников, в чем дело, и узнали, что день соответствует крупному церковному празднику — Троице — когда по традиции положено решать разногласия, накопившиеся среди родственников, друзей и соседей.
Праздновали два дня в июне. Утром первого дня все жители деревни надевали лучшую одежду, и те, кто мог себе позволить, настилали ковровую дорожку от дома до церкви. Все шли в церковь, отстаивали службу, увлеченно или не очень, затем возвращались домой, сворачивали ковры до следующего года и начинали навещать друг друга, из дома в дом.
Везде непременно подавали крепкие напитки, и после нескольких визитов водка оказывала свое действие. Когда все напивались достаточно для поставленной цели, начинали припоминать споры предыдущего года, оскорбления и обиды, оставшиеся без ответа. Они доводили себя до белого каления, тут-то и начиналась драка.
По традиции, всеобщая свалка продолжалась днем и вечером первого дня и утром второго, с перерывами, разумеется, на подкрепление в виде напитков. Предполагалось, что к вечеру второго дня все протрезвеют и забудут свои разногласия до следующего года. Казаки уверили нас, что традиция очень полезная, поскольку в любое другое время, стоит возникнуть пререканиям, кто-нибудь обязательно напомнит, что стороны могут уладить спор на Троицу, так что в деревне царил мир триста шестьдесят три дня в году.
Когда я привел Кочкарский рудник в рабочее состояние, мне предложили объехать окружающие золотоносные участки, там я и наблюдал жизнь других племен, кочующих по степи со своими стадами, и вряд ли знавших, что большевизм вообще существует. Эти племенные группы расселились по всему Южному Уралу и по бескрайним степям Казахстана, большой советской республики к югу от Урала.
Под конец 1928 года мне было поручено съездить в Башкирию, место обитания башкир. С этим кочевым племенем я уже был знаком, видел их в степях, окружающих Кочкарь. Из Башкирии прислали проводника сопровождать меня к группе золотых рудников, что необходимо было обследовать. Он оказался башкиром, одним из немногих, которые бывали за пределами области кочевья. Этот побывал далеко; более того, его посылали в Америку учиться на инженера-машиностроителя в Технологическом институте Карнеги.
Американизированный башкир счел своим долгом и удовольствием познакомить меня с общественной жизнью Башкирии в тот период.
Незабываемым впечатлением остался вечер, проведенный в гостях у башкирского «короля кумыса». Кумыс — это кобылье молоко, ферментированное в больших кожаных бурдюках; он слегка опьяняющий, очень питательный и необычайно нравится кочевникам.
Однажды утром меня представили старому коннику с проницательным глазами, и он пригласил меня отобедать тем же вечером в одной из его юрт, вместе с моим проводником. Нас провели в большой шатер, где полы и стены были покрыты красивыми коврами. Хозяин извинился, когда мы вошли, и продолжал извиняться весь вечер, поскольку его главная жена отправилась с визитом и забрала с собой лучшую юрту, так что ему пришлось принимать нас в юрте жены номер два.
В шатре не были совершенно никакой мебели. В центре стояли две громадные лакированные кадки, одна с кумысом, как я скоро узнал, другая с чем-то вроде рагу из баранины. Рядом с кадками лежали единственные столовые приборы, четыре лакированные миски объемом примерно на литр, каждому по одной. Хозяин и другие два башкира сели на ковре по-турецки, и я постарался скрестить ноги, как мог.
Хозяин запустил руку в рагу до самого локтя и некоторое время занимался тем, что нагонял бараний жир к моей стороне кадки. Оказалось, мне он причитается как гостю из далеких краев. Тем временем у меня свело ноги, и я приподнял край палатки и высунул ноги наружу, повернулся другой стороной, вытащил складной нож и принялся подтаскивать к себе кусочки баранины попостнее. Если я чего и не выношу, так именно бараньего жира.
Тут же выяснилось, что это была грубая ошибка. Хозяин ясно дал понять моему переводчику, что он был оскорблен моим отказом от бараньего жира. Кажется, назревал международный кризис. К счастью, я вспомнил эпизод, произошедший несколько недель назад, когда я дал татарскому горняку бутерброд с ветчиной.
Сохраняя серьезность, я объяснил переводчику, что моя религия запрещает мне есть бараний жир, точно так же, как его религия запрещает ему есть свинину. Выпускник Технологического института Карнеги перевел дезинформацию, глазом не моргнув, и хозяин полностью удовлетворился пояснением. Башкиры разделались с пятью-шестью литрами кумыса, пока я одолевал один, и мы вчетвером покончили с рагу из целой жирнохвостой овцы. Башкиры, на которых были рубашки-безрукавки, продолжали запускать руки в рагу до локтя, доставали мясо горстями и слизывали подливку, заливавшую им руки.
Позже вечером мы сели на лошадей и отправились по степи в башкирское зимнее поселение из саманных домиков, расположенное за десять миль. У самых богатых были деревянные дома, и в одном из них подготовили для меня представление. Нас было около двадцати человек, все мужчины, мы сели по-турецки на деревянный пол; единственная мебель в доме, деревянный стол, была занята двумя молодыми людьми, игравшими для нас национальные песни на самодельных деревянных длинных флейтах. Затем вошли женщины, по двое, по трое, исполнили для нас грациозные и своеобразные национальные танцы, и удалились. Мою бестактность за обедом простили и забыли, и мы расстались поздно вечером самым дружеским образом.
Вот такую жизнь вели башкиры и другие азиатские племена, когда я прибыл в Россию в 1928 году. Коммунистической революции исполнилось одиннадцать лет, а народы вроде этих были ею совершенно не затронуты. Кое-кто из молодежи начал проникаться идеями, зашевелился; коммунисты поощряли их желание расстаться с прошлым. Но большинство в племени жило так, как столетиями жили их предки.
Скоро мне стало ясно, что я попал в Россию в последние годы, когда еще можно было увидеть племена в традиционной обстановке. Коммунисты уже заявили, что кочевая жизнь вносит дезорганизацию, ее следует прекратить. Тогда я этого не знал, да большинство жителей не знали и сами. В главном штабе коммунистов, в Москве, для кочевников спланировали новый образ жизни, как в то же самое время и для многих других народностей России. Разрабатывались кампании с целью разрушить социальную, экономическую, религиозную и культурную жизнь всех племен и направить их по новым путям в другую жизнь, которую коммунисты считали более подходящей и полезной для них и большевистской системы.