— В этом нет и не может быть ничего приятного! — побагровел Федор Иванович. — По-моему, вы не совсем отдаете себе отчет в том, что говорите.
— Ой, только не сердитесь, пожалуйста, — чуть не заплакала от обиды на себя Олимпиада Вениаминовна, — просто я тоже. Вот, можете потрогать, — она наклонила голову и прикоснулась рукой к раненому месту, — след от осколка остался.
Но мужчина уже ее не слушал, потому что медсестра, назвав его по имени-отчеству, пригласила к врачу. «И кого только в нашей районке нет! Завтра же надо будет поговорить о переводе всей семьей в закрытую поликлинику», — подумал он и хлопнул дверью, оставив Олимпиаду Вениаминовну в растерянности с рукой за виском.
— Вот так, молодой человек, бывает. — Она отдернула руку от виска и смахнула мизинцем слезу с маленького, затянувшегося шрама под щекой. — Война, война… Она до сих пор не дает людям покоя. — Старушка нашла в сумочке платок. — Мужа на фронте убили, я в больницу попала, ребенок на чужих руках умер. Заболел. Извиниться бы надо перед этим человеком. Ах ты, несуразность какая! Сколько вам лет?
— Двадцать два.
— Двадцать два… Такой молодой — к врачу? Витька был бы уже старше вас. — Она положила платок обратно и защелкнула сумочку. — Вы идите сейчас. Я вообще не пойду. Поздно уже, да и потом мне не обязательно…